Кэтрин Портер - Иудино дерево в цвету

На старости лет бабушка и старая няня часами просиживали вдвоем за рукоделием. Они с увлечением резали на полоски и треугольники накопившиеся в семье за полвека остатки дорогих тканей и старательно составляли из этих обрезков бархата, атласа или тафты замысловатые композиции, сшивая их золотистой шелковой нитью и обметывая петельным швом. Они уже нашили столько покрывал на кровати и диваны, столько скатертей и дорожек, что хватило бы украсить несколько жилищ. Под каждую готовую работу подшивалась желтая шелковая подкладка, затем изделие складывалось и пряталось в ящик комода, чтобы никогда больше не увидеть дневного света. Бабушкин прадед был знаменитым пионером в Кентукки, занимаясь топографическими съемками, он как-то раз вырезал для своей жены деревянную скалку. Теперь эта скалка была бабушкиным бесценным сокровищем. Она одела ее в пестрый лоскутный чехол, с двух концов прикрепила золотые кисти и повесила на видном месте у себя в комнате. А отец ее был боевой капитан, прославившийся отвагой в войне 1812 года. У нее осталась бритва в кожаном футляре и даггеротипный портрет в старости: свирепая физиономия, широкий шейный платок, закрывающий подбородок, и черный атласный жилет, обтягивающий все еще могучую солдатскую грудь. Для кожаного футляра она сшила лоскутный мешочек, а портрет поместила в рамку из обрезков рытого бархата и лилового атласа, обвязанных петельным швом. Прочие же ее изделия лежали спрятанные в комоде — к радости внуков, которые достигли того неудобного возраста, когда бабушкины старомодные вкусы вгоняют в краску.

В летние месяцы старухи сидели под тенью смешанных фруктовых деревьев у боковой стены дома, откуда был виден весь восточный флигель, парадное и заднее крыльцо, большая часть переднего сада и край маленькой фиговой рощи. Место было выбрано в соответствии с их домашней стратегией. Здесь почти ничто не могло от них укрыться. Одного взгляда, брошенного время от времени, было довольно, чтобы знать, что происходит на усадьбе. Правда они не видели, как Миранда однажды выдрала всю грядку мяты для незнакомой симпатичной молодой женщины, которая из-за забора попросила у нее мятный стебелек. И не выяснили, кто обрывал большие гранаты, зревшие слишком близко от забора. А также не смогли помешать Полю, когда он вздумал экспериментировать с карманным фонариком и поджег на себе одежду; но успели потушить пламя, набросав на него ветошь, облить его постным маслом и прочитать ему мораль. Не видели они и как Мария лазит на деревья — такая у нее была мания, без этого она жить не могла, но выбирала высокие деревья по ту сторону дома. Однако таких случаев в общем круговороте домашних событий было совсем не много, так что они не чувствовали себя побежденными и не признавали свою стратегию безуспешной. Лето, во многом такое желанное время года, имело свои недостатки. Дети разбегались по всей усадьбе, и негры любили валяться под вязами позади сараев, играть в карты и есть арбузы. Летний дом находился в небольшом селении в двух-трех милях от фермы, являя собой нечто промежуточное между строгим городским особняком и старым фермерским домом, который некогда с такими стараниями возводила, как Бог на душу положит, строительница-бабушка. Летний дом, часто говорила она, лишен преимуществ и города, и села, зато обладает всеми неудобствами и того и другого. Но дети его любили.

Зимой же, в городе, старые рукодельницы сидели в просторной бабушкиной комнате с высоким потолком и небольшим камином, который топили углем. Сюда сходились все звуки жизни, отдавались от стен, разлетались по дому и возвращались снова. Бабушке с няней был понятен их сложный код, они обсуждали их и обменивались мнениями, просто переглядываясь, или вздергивая бровь, или делая коротенькую паузу в разговоре.

А разговаривали они о былом, в сущности всегда о былом. Даже будущее в их устах начинало казаться прошлым и давно прожитым, не продолжением того, что было, а его повторением. Они признавали, что жизнь, как они ее знали, ушла бесследно, мир быстро меняется, но по загадочной логике надежды им казалось, что каждая перемена — последняя. А если не последняя, то, выстроившись одна за другой, они завершат, с Божией помощью, полный круг, и все станет опять таким, как было. Почему они так любили свое прошлое, трудно сказать. Обеим пришлось хлебнуть немало горя. Каждый прожитый день они задавались вопросом, как же так, за что это все? Но не бунтовали и не ожидали ответа, не подвергали сомнению исходную правоту законов человеческой жизни, которые зиждутся на Божьем изволении. И лишь редким намеком делились друг с дружкой своими недоумениями: как же на таком фундаменте выросло и стоит столько страданий и непорядка? Бабушкино предназначение в жизни было управлять, она это знала. По велению долга она в своем доме распределяла обязанности, подгоняла или сдерживала — если нужно, учила морали, манерам, религии, карала или поощряла по установленным правилам. Свои собственные колебания и сомнения она от домочадцев прятала, внушая себе, что это тоже велит ей долг. А старая няня вообще не задумывалась о своем месте в жизни. Оно было предуготовано ей при рождении, а в делах повседневных она всю жизнь подчинялась власти тех, кто находится рядом.

Так они сидели и толковали о Боге, о небесах, о том, что надо посадить новую живую изгородь из розовых кустов, о новых способах заготавливать фрукты и овощи, о вечности и о том, что обе надеются и там оказаться вместе. Нередко шелковый лоскут в их руках запускал длинную череду семейных воспоминаний. Они со смехом замечали, как по-разному работает у них память. Няня отлично помнила имена; она всегда могла сказать, какая погода была в тот или иной знаменательный день, в каких туалетах были те или иные дамы, какими красавцами смотрелись те или иные господа, какие блюда и напитки подавались к столу. А у бабушки в голове теснились даты, но в какой связи, она не помнила; ее воспоминания как бы парили в воздухе, вне времени. К примеру, 26 августа 1871 года произошло какое-то важное для нее событие. Она тогда сказала себе, что эту дату никогда не забудет; и действительно не забыла, но уже не имела ни малейшего представления, благодаря чему этот день остался в ее памяти. И няня в данном случае ничем ей не могла помочь, в датах она была не сильна. Она не знала, в каком году родилась, и неизвестно было бы, когда праздновать ее день рождения, если бы бабушка, тогда мисс София Джейн, десяти лет, однажды не открыла бы наудачу календарь и с закрытыми глазами не пометила чернилами первое попавшееся число. С тех пор днем няниного рождения стало 11 июня, а год мисс София Джейн выбрала 1827-й, тот же, что и ее, и няня оказалась на три месяца моложе своей госпожи. Затем София Джейн сделала запись и в семейной Библии, старательно вписав крупными буквами ниже себя эту дату и имя: «Нэнни Гэй (черная)». Был, конечно, скандал, когда это обнаружилось, но чернила уже давно впитались в бумагу, да и никто не расстроился настолько, чтобы заняться выведением этой записи. Там она и осталась как одно из самых приятных напоминаний.