Владимир Марамзин - Смешнее, чем прежде. Рассказы и повести [Сборник юмористических и сатирических, но в основе бытописательских рассказов.]

Баба Саня Магьюнова перестала считать нашу пеструю своей наличной курицей.

— Она просто без вести пропала, баба Саня! Так что может объявиться, — шутили в деревне.

Но для бабы Сани она была теперь не курица, а все равно что птица, летящая в небе, от которой в хозяйстве никакого нет проку.

Прошло времени с месяц, и вдруг эта пестрая выплывает откуда-то с цыплятами, двенадцать штук. И нисколько не прячется от хозяйкиного глаза — как невиноватая.

— Вот дура! — говорит баба Саня про глупую курицу, и все с бабой Саней согласны, что курица дура, только какая-то соседка с ними спорит, хотя ей, соседке, понятно самой, что цыплята сейчас не ко времени, а значит, точно — дура, что же с ними делать в эту позднюю осень, но соседка стоит на своем, говорит, что понимает эту пеструю куру, имея в виду свои какие-то посторонние мысли.

И хотя действительно пестрая дура, но цыплята все же выросли, а значит, какой же тогда с нее спрос? Тем более при ее, при курином уме.

Отворил как-то Коля нараспашку свой шкаф. Висит в шкафу его одежда, вполне готовая к выходу, только вложи в нее Колю: два костюма, пальто и еще пиджак один отдельный.

«Зачем мне пиджак? — думает Коля. — Пиджак не новый, да и брюк к нему нету.» И решил его Коля продать в магазин.

— Пять рублей, — сказали ему в магазине. — А больше не можем.

Подумал Коля — пиджак все же старый, он носить его больше не будет, пять рублей же однако ему пригодятся. И продал.

Идет он однажды и видит в окне — висит какой-то пиджак и стоит, подумайте, всего пять рублей.

Пораскинул Коля своим холостяцким умом — пять рублей, если вдуматься, просто не деньги, зато в его хозяйстве будет лишний пиджак. Он, конечно, не новый, да не все ли равно? Может, на работу какую пошлют деревенскую, может, захочется в лес по грибы. — Заверните, — говорит продавщице Коля и берет тот пиджак. Вот принес он пиджак, развернул и глядит. А это, оказывается, его старый пиджак.

Профессор Богородицкий поссорился с соседом, не сойдясь с ним мировоззрением на моральные темы.

Однажды сосед заглянул к нему в квартиру, квартира случайно не была заперта, а профессор сидел у себя без штанов. Может быть, он одевался в другие, может, снял, потому что штаны ему несколько жали — но только сосед его увидел без них, хотя, разумеется, штаны лежали где-то рядом.

Сосед засмеялся и побежал рассказать всему дому. Весь дом смеялся в этот день над профессором, впервые представив ученого без штанов.

Профессор Богородицкий позвал соседа объясниться.

— Почему вы смеетесь? — спросил он его.

— Потому что я увидел вас сегодня без штанов, — отвечал сосед кратко.

— Что же получается? — сказал профессор в волнении. — Человеку нельзя снять штаны? Даже дома? Да он не может без этого обходиться, он не может жить всю жизнь в штанах, днем и ночью, он умрет, если не будет их немного снимать!

— Пусть снимает, но тайно, — стоял сосед на своем. — А если кто увидит, то тогда нехорошо.

— Да почему нехорошо! — воскликнул профессор. — Вы думаете, что достаточно взглянуть в замочную скважину, чтобы сразу же опозорить человека?

— А пусть не снимает, — сказал спокойно сосед.

— Да это и есть позор тому, кто не стыдится заглядывать в замочную скважину! — горячо возразил ему профессор.

Тут и наметилась разница в мировоззрении профессора и его соседа.

Сосед считал, что увидеть человека без штанов — есть позор для этого человека.

Профессор же, напротив, почитал унижением для тех, кто имеет глаза, вдруг увидать перед ними бесштанную личность. То есть если уж такое внезапно случилось, следует об этом молчать и не признаваться, на что ты глядел.

Должно быть, по-своему каждый был прав. Но оба старались внушить свои взгляды другому.

— Значит, снять штаны никакой не позор? — говорил сосед иронически.

— Конечно, нет! Ничуть! — кричал профессор.

— А случайно увидеть неодетого стыдно?

— Да, стыдно!

— Да так получается, — продолжал рассудительный сосед, — что если кто меня захочет опозорить, он возьмет да и скинет передо мною штаны? И если я не успею зажмуриться, значит, я опозорен?

— Нет, а по-вашему получается, — кричал профессор, бегая по квартире, — что если кто меня задумает позорить, он будет заглядывать ко мне через щелку?

И тут профессор с соседом поссорились. А поссорившись, они решили оскорбить друг друга действием.

Профессор, в полном согласии со своими взглядами, быстренько скинул свой профессорский нижний участок одежды, чтобы опозорить соседа, которому придется смотреть на него, на такого.

Сосед же при этом тоже скинул брючонки, но совсем по другой причине. Он считал, что сделал хитрый психологический ход, что бьет профессора его же оружием: ах, ты считаешь, что стыдно смотреть на бесштанных — так вот тебе в этом случае, принимай свой позор!

— Жмурься, жмурься! — кричал сосед профессору.

Профессор же, напротив, оскорблял его молча.

Но никто из них при этом не имел в своем понимании позора, потому что сосед, против своих убеждений раздевая штаны, становился на точку зрения профессора, собираясь лишь ему принести неприятность. Профессор же, наблюдая соседа не по форме одетым, тоже не жмурил глаза от него, хотя считал, что вообще это стыд. Он тут же принимал точку зрения соседа и потешался над ним, гуляющим голым, тогда как тот сам полагал это стыдным.

Итак, один раздевался по взглядам, а другой — против взглядов. Но один, раздеваясь, потешался вопреки своим взглядам, тогда как другой, раздеваясь, потешался по взглядам. Но и наблюдая, смеялся один против прежних понятий, а другой в то же время наблюдал от души.

Вскоре же они перепутали взгляды — которые профессора, а которые, наоборот, его соседа. Перепутавши взгляды, они испугались, поскорей прибрались и убежали к себе.

Долго после этого, запутавшись в мировоззрении, профессор не снимал даже ночью своих широких профессорских брюк.

Сосед тоже долго не скидывал на ночь брючонки, боясь опозорить себя по нетвердости взглядов.

Многие могут, конечно, сказать, что описанный случай нарочно смешной. Что профессор мужчина, не хуже соседа, а тогда, мол, им нечего друг от друга таить в этом месте. Ну хорошо, а если б профессор был женщина? Кому тогда позор? Только из-за скромности и понимания тактичности поведения писателя на бумаге я не решился взять этот острый пример, хотя такие примеры иные народы решают.

Английский народ, например, твердо знает, кому в этом случае полагается его, английское пренебрежение. Английский народ уважает приличность. И французский народ тоже, видимо, решает этот случай у себя по-французски, потому что он, народ французский, обожает натуру. Но в нашем народе до сих пор неизвестно, кому же все-таки полагается в этом деле признание: то ли голому человеку за его неприкрытость, то ли, напротив, человеку пронырливому, увидавшему голого, где б тот ни скрылся.