Александр Брежнев - Софринский тарантас

Мороз крепчает. Да так, что лес начинает разговаривать. Дубы и березы потрескивают, ели попискивают, и весь этот полный беззаботной удали морозный звон спускается к низине, к чуть замерзшей по краям речке, где торжественно и замирает. Разогретый ходьбой, я с наслаждением вслушиваюсь в лесные звуки, напоминающие таинственный разговор.

— Это звон тишины… — говорит мне бородатый старик, хранитель храма-музея, которого я не видел два года. Он не изменился за это время. Все тот же прежний, полный доверия и расположения ко мне как к старому другу. На нем дешевая кожаная шапка и полушубок с огромным воротником и полами до самых пят. Рукавиц он не носит, видно, слабый морозец ему не страшен.

Чуть прищурив свои широкие глаза и разгладив бороду, он вдруг, к чему-то прислушиваясь, замирает, а затем тихо произносит:

— Лес разговаривает только в морозец, да и то недолго. А так в основном у нас здесь тишина, да не простая, а чистейшей воды, — и, сняв шапку, перекрестился. — Радонеж — особенное место. Здесь Сергий порешил стать монахом. А вон под той березкой он стоял… — И вдруг, строго посмотрев на меня, старик спросил: — Ты ведь, кажись, крещеный?

— Крещеный… — тихо ответил я.

Мы подходим к березе, на которую он указал. Старик вновь снимает шапку, следом за ним и я. Легкие движения воздуха, похожие на ветерок, здесь ощутимы, а с ними и морозец. Он пощипывает губы и щеки, покалывает ноздри и веки. Вокруг березки и над нею яркий солнечный свет. Снег под ногами искрится, и скатертью кажется он. Старик несколько раз крестится, не вытирая с глаз слез. Да их и вытирать, наверное, не надо. Чуть скатившись с ресниц и не успев даже расплыться, они тут же замерзают на разрумянившихся щеках. Березке лет пять, и она стройна и крепка. Тонкие длинные ветви ее устремлены вверх. Лишь кое-где они покрыты наледью и снежком. Словно понимая мое удивление, касающееся возраста березки, старик говорит:

— Вот именно на этом месте, под такой вот березкой и любил стоять Сергий.

Сколько березок с 1328 года на этом месте родилось и умерло, один бог знает. Одна другую сменяют и все растут, словно красоту свою и тень для дитятки Сергия сохранить стараются.

Я подошел к березке и прикоснулся к ее стволу. Он был крепким, упругим и, к моему удивлению, теплым. На какое-то мгновение это смутило меня. И с детской беспомощностью я, посмотрев на старика, произнес:

— Вокруг стужа, а от нее теплом пышет.

— Это не просто тепло, — словно понимая меня, произнес старик. — Это дух того времени, он всегда приходит к тому месту, где Сергий любил стоять, вот и сегодня пришел… — И, указав рукой на горку, воскликнул: — Смотри, смотри, как над снегом он расстилается, а вот он уже к речке подбежал, воду трогает и полынь шевелит.

Я смотрел туда, куда мне указал старик, и мне тоже казалось, что я видел дух Сергия Радонежского. Водная гладь реки действительно задрожала, и прибрежная полынь вместе с осокой вдруг зашевелилась. Откуда мог прийти этот дух, я не знал. Но он был. Я явственно ощущал его тепло и трепет на своем лице и руках. Он не страшил меня, а, наоборот, звал и манил за собой. Я впивался в него глазами, стараясь все заметить и отметить в нем. Река парила. И парная дымка вместе с духом струилась синим потоком, который поднимался к небесам.

Я пришел сегодня в Радонеж не просто так. Я был в беде. Я был несчастен, как бывает несчастным любой художник в трудные, нелегкие минуты творчества. Здесь, на этой святой русской земле, я хотел успокоиться, набраться сил и дать приют своей одинокой душе.

Я рад был каждому слову и намеку старика. Все, что он говорил, я впитывал и принимал. Да и, наверное, другой бы поступал точно так же на моем месте.

— А вон он уже у серого камня… — произнес старик. — Там археологи при раскопках нательный крест Сергия нашли и свистульку с гуслицей.

С волнением смотрел я на серый камень. Под лучами зимнего солнца он блестел и переливался, отражая в себе небо, горку и церковь.

— Смотрите, смотрите, а сейчас он к храму поднимается, — воскликнул старик. И действительно, дух оторвался от водной глади и, приподнявшись в воздухе, поплыл в сторону храма, торжественно стоящего над нами. И вослед река парила, и жалко было, что ее пар не мог подняться так, как дух. Наверное, духом был и этот пар, но старик не хотел мне об этом говорить. Да и не нужно было в эти минуты говорить. Бодростью и свежестью веяло от реки. Ее неподвижная гладь, обрамленная снегом, показалась мне вдруг таинственным образом в серебряной ризе. Солнечные лучи отражались в ней и вспыхивали точно огоньки только что зажженных свеч.

Старик дрожащей рукой поправил волосы на голове и, чуть коснувшись бороды, негромко, но очень красиво запел:

— Возбранный от Царя сил Господа Иисуса, данный России воевода и Чудотворче предивный, Преподобие отче Сергие! прославляюще мы прославльшаго тя славы Господа, благодарственное пение воспеваем ти: ибо молитвами твоими от нашествия иноплеменных и скорбных обстояний нас присно избавлявши, яко имея дерзновение ко Господу, от всяких бед нас свободи, да зовем ти: Радуйся, Сергие, скорый помощнице и преславный Чудотворче.

— Что это за песня? — спросил я старика, когда он закончил.

— Это не просто песня, а церковное песнопение… — перекрестившись, произнес он. — И поется оно в православных церквах в день его памяти.

Мы подошли к речному берегу. Тишина здесь была необыкновенная и даже, можно сказать, сказочная. Нигде не встречал я такой. Слышно было не только дыхание, но и даже малейшее движение воздуха, поэтому всякое передвижение по снегу казалось грохотом. Водная гладь, чуть покрытая по краям тонким ледком, светилась голубоватым светом. Прозрачность воды меня поразила. Сквозь толщу ее я отчетливо видел прибрежное дно с крохотными камешками, песчинками и листвой прошлогодней осени. Мне казалось, что не я смотрел на воду, а она на меня. Я даже взгляд ее ощутил и ее чуть запотевшие, широко раскрытые глаза. Этот взор и фарфорный блеск речных глаз завораживал и манил. Подойдя к самому краю берега, я пальцами пробил ледок. Вода, коснувшись пальцев, чуть шевельнулась и, подрожав, вновь замерла. В воде я увидел себя, старика, удивленно смотрящего на меня, изредка падающие на лед снежинки, наклоненные деревья, крест с куполом, окруженный воздушными крохотными пузырьками, изредка поднимающимися со дна.

— На той стороне, — указав рукой в сторону тумана, произнес старик, — Сергий своими руками родник выкопал. Вода в нем до сих пор ключом бьет. Все колодезники удивляются, как это, мол, так долго может вода идти. А она знай себе идет и идет и утихать не думает. У родника всегда мисочки стоят. Одно удовольствие из него воду пить. — И удовлетворенно вздохнув, добавил: — Вот что значит Предивный Чудотворец.