Александр Брежнев - Софринский тарантас

— Я просто не пойму тебя… — задергался Начальник.

Но Витька, не слушая его, неожиданно резко, прямо в лицо ему произнес:

— Ты есть мертвец, до которого никому нет дела. Понял? А раз так, то и хорони сам себя… Хоронись… Я кому сказал, хоронись…

— Карау-у-ул… — закричал в испуге тот и, упираясь ногами в землю, попытался вырваться. Но Витька так вдруг сильно встряхнул Начальника, что тот тут же угодливо сгорбатился и приутих.

— Что же ты слово, гад, не держишь… Сам ведь мне только что обещал удавиться, а теперь обратное просишь… Раз выкопал яму, сам в нее и хоронись… — и Витька без всякого труда опустил Начальника по лестнице на дно ямы.

Начальник отпрянул в угол.

— Не трогай меня… — закрывая лицо руками, прокричал он. Он, видимо, думал, что Витька ударит его лопатой. Но тот, и сам не зная, для чего, взял ее в руки. В страшном потрясении вылез Витька из ямы. Перед глазами был дачный двор и красивый зеленый забор. Он как-то странно ухмыльнулся. А затем вдруг, неловко откинув в сторону лопату, побежал домой.

В сарае он достал бензопилу и, одним махом заведя ее, кинулся к Начальниковой калитке. Она была открытой. Какие-то дачники вышли из соседних домов и стали с удивлением смотреть на него. А он, не обращая на них внимания, валил зеленый забор.

— Ну и сила же у тебя… — сказал кто-то за его спиной. — Ты режешь его, словно ножницами бумагу.

Начальник сидел на дне ямы. Шум бензопилы его не интересовал. Его интересовало другое: «Милым человеком представлялся. А оказывается, варвар из варваров. Страшно подумать… Меня, пусть даже и отставного руководителя, и за ворот хватать. Нет, с завтрашнего дня его надо срочно отвадить. Иначе он возьмет и пришибет».

Красивая бабочка, вдруг залетев в яму, села на его руку. Затаив дыхание он с улыбкой собрался рассмотреть ее. Но она тут же снялась и улетела.

— Глаза как у кота… Он же бешеный, насквозь видит… — и с какой-то досадой он вдруг уцепился за стену, чтобы приподняться, но он не смог этого сделать, слишком много потерял сил в борьбе с Витькой. — Хорошо, что не произошло все это ночью, он убил бы меня. Раньше в пояс кланялся, а теперь разголосился…

Он взял комок земли, сжал его в ладони и кинул под ноги.

— Все хотят, чтобы я скорее удавился. А я не давлюсь, знать, не судьба…

Он горько усмехнулся, скользнув боковым взглядом по лестнице, по ноздреватой высокой стене.

— Кто виноват, что вы раньше меня не ненавидели. А теперь вот, когда пленен, оскорблять начали. Я живой, а не мертвый… Никого больше не хочу видеть. Побуду покудова в яме…

И он, раскидав по сторонам острые комья земли, разровнял и утрамбовал ладонями для себя небольшую площадку. И в каком-то наслаждении прилег на нее, свернувшись калачиком. На некоторое время это расслабило его волю и сознание, отчего, он выглядеть стал менее затравленно. Влажная земля была рядом. Он беззлобно смотрел на нее, чуть вздыхая. И в эти минуты она показалась ему как никогда близкой и родной.

Осенний ветер продолжал поднимать и кружить листву. Но его живая прохлада почему-то не трогала находящегося в страшном потрясении Витьку. Перед его глазами были лишь визжащая лента бензопилы и разлетающиеся по сторонам доски. Сваливая забор, он выпускал на свободу дачный двор. Дачная улица почти всегда была пустынной, а тут вдруг столько народу собралось. Люди как-то странно смотрят на Витьку, потому что не могут понять, то ли он по приказу пилит забор, то ли просто с ума сошел. Ведь без продыха столько времени пилить не каждый сможет. По-разбойничьи смотрит Витька на знакомый ему дачный двор; красиво плещется в бассейне вода, у огромных колонн раскрыли пасти два льва, на голове одного из них Начальникова шляпа.

— Разве можно валить такой замечательный забор… — сделал кто-то Витьке замечание.

На что Витька буркнул:

— Не ты клеил эти доски. Так что не тебе меня учить…

И, переведя дух и вытерев пот с лица, он, все так же волнуясь и торопясь, вновь продолжал валить забор.

— Скажите, пожалуйста, этот дворец, наверное, скоро детсаду передадут?.. — вежливо спросила его пожилая дама.

И впервые за все время Витька, улыбнувшись, громко ответил ей:

— Откуда я знаю… — а потом, смеясь, добавил: — Если я сегодня жив останусь, может, и передадут.

— У него абсолютно ничего нельзя понять…

— Да не мешайте ему, пусть парень пилит…

И народ, осмелев, с любопытством повалил на дачный двор.

Люди с наслаждением рассматривали красивое здание с лепными балконами, окруженное фонтанами. Необычайно чиста и тепла была вода в бассейне. Дачный двор всем показался очень уютным, здесь можно вечно отдыхать; он не скучен, а сколько в нем разных таинств…

Например, с каким удивлением все вдруг столпились у огромной ямы, на дне которой лежал, свернувшись калачиком, симпатичный человек. Весь чумазенький, широкоскулый, и волосы над смоляным ухом торчком стоят. Мало того, он шевелится и точно циклоп смотрит на всех одним глазом. Все решили, что это колодезник, который, выпив немного для храбрости, решил перед пуском воды прикорнуть.

Ветер, не унимаясь, поспешно все дул и дул. И кто-то, с любопытством посмотрев, как он развешивает в воздухе листву, сказал:

— Быть дождю.

Когда закончился бензин в бензопиле, Витька, с облегчением посмотрев на заполненный народом дачный двор и на поваленный забор, прошептал:

— Слава богу, белый свет увидал… — и быстренько раздевшись, залез в ров с водой и вдруг начал в нем так бултыхаться, словно он не работяга-мужик был, а маленький мальчик. Жизнь начиналась для него заново. И он доверчиво и восторженно встречал ее и радовался ей.

Федор Уголек — вулканизаторщик. Ему за шестьдесят, но пенсию не получает.

В тысяча девятьсот сорок третьем году его полк попал в окружение. Командир приказал сдаваться, Федор не послушался. С группой бойцов решил прорываться. Немцы встретили их прорыв шквальным огнем. Перед самым выходом из кольца Федора ранило в голову. Обрывочно он до сих пор помнит, как его солдаты-товарищи, толком не разобравшись и решив, что он мертв, спихнули его в канаву да кое-как штыками и обожженными досками — он видел все это сквозь щелочки полуопущенных век, но сказать ничего не мог — стали присыпать землей. Кто-то из бойцов торопливо, со слезами на глазах снял с него сапоги. И дивная, влажная земля, как никогда приятно охлаждающая голые ступни ног, вновь посыпалась на него.

— Добрый был человек… и солдат… и товарищ… — раздавались вокруг голоса. Старшина достал из кармана химический карандаш и бумажку и быстро переписал из солдатской книжки все Федоровы данные, если не позабудет, да и если он сам выживет, то матке Федоровой обязательно напишет, что ее сын геройски погиб.