Юрий Григорьев - Морские люди

Это небольшое происшествие немного отвлекло старшего мичмана. Но вот он вспомнил о том, что надо выполнять распоряжение капитан-лейтенанта Черкашина, принимать в команду матроса из новеньких.

— Черт побери, — почесал Петр Иванович в затылке. — Навязался этот Конев мне на шею.

Ничего не оставалось делать, как подчиниться. Там, в каюте Виктора Степановича, он еще имел право отказываться от новичка. Пусть лишь в начале разговора, но имел. Он мог позволить себе даже не соглашаться, оспаривать вариант Черкашина. Старпом это уловил и перевел беседу на официальный тон. Как только вместо «Иваныча» прозвучало «товарищ старший мичман» на смену дебатам сразу пришел язык приказов, спорить дальше было бесполезно.

— Боцманской команде нужен человек. Пожалуйста, я даю Конева, — извещал Петра Ивановича Виктор Степанович.

— Зачем? Не надо ни в коем случае, — отказывался Петр Иванович. — Слабаки нам не нужны. Я хотел бы получить в команду Уразниязова.

Вполне светское обхождение, не правда ли?

И вдруг, извольте бриться, поворот на сто восемьдесят градусов.

— В боцманскую команду мною назначен матрос Конев, — сказал капитан-лейтенант Черкашин.

Старший мичман Петрусенко возражать не мог, не имел права.

На военном флоте испокон веков поборниками дисциплины и морской культуры были старший помощник командира корабля и главный боцман. Оба, Виктор Степанович и Петр Иванович в традициях разбирались прекрасно и чтили их свято. Старший мичман Петрусенко в душе мог не соглашаться с приказом старшего помощника, каждый человек имеет право на собственное мнение. Но оно ни к коем случае не должно отрицательно сказываться на выполнении приказания.

Можно было пойти по другому пути. Не отказываться от матроса Конева, а доказать необходимость перевода в боцкоманду матроса Уразниязова. Но как убедить Черкашина в том, что несостоявшийся акустик принес бы кораблю пользы больше, если его перевести к Петрусенко? Как это сделать без Клима, старшины команды акустиков?

Ломай не ломай голову, а Конева надо оформлять.

При полутора метрах роста матросик весил килограммов сорок пять, не больше.

Хороший швартов был толще этого «скитальца морей».

В аэропорту Хабаровска духота, какая-то даже вонь, у касс давка. Где-то плакал ребенок, откуда-то доносился металлический голос, извещавший о посадке на очередной рейс.

Клим оторопел. Он знал, что одно лишь присутствие на вокзале ускоряет стремление человека к родному дому, по мере приближения автобуса к вокзалу это чувство росло, а тут… Рука, придерживавшая ремень висящей на плече сумки невольно опустилась, вид жаждущей стать пассажирами измученной толпы сразу вернул его к действительности. Да, здесь придется стоять в очереди сутки, не меньше. Это только для того, чтобы увидеть кассира. А какова обстановка с билетами? Во дела!

Раскрылась автоматическая дверь, внутрь пьяно пошатываясь, ввалилась кучка весело гогочущих парней. У одного болтался на длинном ремне японский стереомагнитофон. В уши ударила дерганая музыка, какой-то иноземный певец истошно вопил что-то неразборчивое.

Парни поднялись на второй этаж, дверь пропустила новую порцию людей, среди них выделялась статная красивая женщина с короной из косы пшеничного цвета. Женщина проплыла, глядя прямо перед собой, не замечая ни толпы, ни сутолоки и тоже исчезла на лестнице, ведущей в зал ожидания. Наверное, была уже с билетом.

— Ты что, заснул, долго я тебя звать буду? Эй, море! Тьфу ты, черт. Люди, толкните его покрепче!

Клим вздрогнул. Обращались к нему. Из жаркой, плотно сбитой толпы у окошка авиакассы призывно махал ему незнакомый прапорщик-танкист.

— Да ты что, и вправду очумел? Вали сюда, пока наша очередь не прошла. Где ты пропадал?

Мужчина с большим кожаным портфелем недоверчиво посмотрел сначала на танкиста, потом на Клима, но, прежде чем успел открыть рот, Клим, наконец, понявший чего от него хотят, нарочито небрежно ответил:

— Витек, погоди еще немного, я быстренько гляну на наши вещи и сразу назад.

Мужчина покачал головой, наконец, вмешался:

— Этак, молодой человек, вы рискуете остаться без билета.

Он поверил в то, что ребята-военные знакомы.

Потом уже, держа в руках билет на Якутск, Клим благодарил неожиданного спасителя, тот цвел от доброты своего сердца и смеялся:

— Здорово мы их, а? Нет, а ты — Витек — как будто век друг друга знаем.

— Ты хоть имя свое скажи, буду знать кому спасибо говорить.

— Меня и вправду зовут Виктором, ну да ладно. Сегодня я тебя выручил, завтра ты меня, дело такое. Если вдруг придется там встретиться, на передовой, то, понятное дело, сочтемся.

— Танки на передовой и вдруг рядом с ними корабли… Но все равно, мне нравится.

— Куда путь держишь? Лично я — в Москву, оттуда в Саратов. Бывал?

— Нет, но обязательно буду. Как говоришь, там сочтемся?

Пошли, отметили это дело пивком в привокзальном кафе «Стрела». Танкист улетел раньше, на московском рейсе. Мичман проводил своего нового знакомого как брата, чуть не со слезами. Парень тоже расчувствовался.

И вот, наконец, Клим в самолете. От Хабаровска до Якутска два с половиной часа полета. Пассажиры, в большинстве своем командированные, одинаково безразлично поглядывали в иллюминаторы, вели неторопливые беседы, читали газеты, пили предлагаемую стюардессой пузырящуюся минеральную воду.

Климу не сиделось. Он все чаще поглядывал на часы и, наверное, порядком поднадоел соседу своими предложениями обратить внимание то на цепочку хребтов, то на длинную ленту извивавшейся далеко внизу реки. Самолет летел уже над Якутией. Когда старательно делавший вид, что уснул, сосед шевельнулся, Клим бесцеремонно потеребил его за рукав:

— А вон посмотрите, какие круглые озера, как будто циркулем их обводили. Это алас, вокруг озер растет трава, ее косят на зиму. Летом на таких аласах народ живет…

Тот недовольно приоткрыл глаза, спросил:

— Давно не был на родине?

Получив утвердительный ответ, снисходительно пробурчал:

— Ну и плюнул бы на службу, жил себе в Якутии. Пас оленей или алмазы добывал.

— Не, оленям сено не заготавливают. Они, да еще кони у нас зимой сами траву добывают. Копытят…

Клим устроился было поудобнее, чтобы ввести чиновного вида человека в курс дела, но глянул на него, да примолк. Тот всем своим видом показывал, что в разговоры вступать не намерен. Ладно уж, бог с ним, пусть, — подумал он и снова прильнул к иллюминатору. Когда, наконец, приземлились и подкатил тягач белую аэродромную сходню, когда в открытую овальную дверь ворвался прозрачный воздух родного Севера, Борисов снова не выдержал, встал на передней ступеньке трапа по стойке «Смирно», приложил руку к козырьку фуражки и тихо, чтобы никто не слышал, прошептал: «Дойдуум, барахсан».