Юрий Григорьев - Морские люди

Баба Шура, ничуть не уставшая, все такая же бойкая, будто и не было утомительной дороги, успевала и чайку подливать и про свою жизнь рассказывать, да и молодых расспрашивать. Она удовлетворенно кивнула, узнав, что Клим служит на корабле:

— Николаич меня одобрил бы, он до самой отставки боцманом был, настоящий моряк, скучал на берегу, ни одного отпуска толком не отгулял. А ты душенька Олюшка, привыкай, тоже, считай, морячка теперь. Вот и пойдет наша жизнь. Клим будет служить, а мы его — ждать.

Она испытующе посмотрела на Ольгу:

— Не обижаешься, что командую? Э, да ты, солнышко, спать хочешь. Ах, я глупая, старая Яга. Сейчас, сейчас покажу вам комнату вашу, устраивайтесь, отдыхайте, а я буду Борьку кормить. Ишь, визжит, есть просит, голодная душа.

Баба Шура погремела на кухне ведрами, кастрюлями, потом хлопнула дверью. Ушла. Стало тихо. Ольга сонно зевнула, потрогала пальцем наволочку, нерешительно остановилась, посмотрела на Клима. Тот сначала не понял, потом покраснел, отвел зажегшиеся глаза в сторону и пробормотал:

— Я выйду, ты раздевайся, ложись.

Выглянул в окошко, добавил:

— А вообще я немного погуляю. Больше месяца не был, соскучился.

Ольга посмотрела на его лицо и засмеялась:

— Гуляка! Бери полотенце, мыло, мочалку и шагом марш обратно в душ, мыться как положено. Но и мне воды оставь.

Когда он вернулся, постель была разобрана. Ольга еще не ложилась, она шлепнула Клима по спине:

— Уже здесь? Ишь ты, какой быстрый. Иди, ложись к стенке. Если не хочешь спать, то не спи, но не балуйся. А лучше всего отвернись.

— Слушаюсь. А ты?

— Я ведь тоже наскоро ополоснулась, а дорога была дальняя.

Она лукаво улыбнулась, показала Климу кончик розового языка и выскользнула за дверь. Клим лег, вытянулся под одеялом, закинул руки за голову и довольно вздохнул. Так все прекрасно получилось, расскажи кому, не поверят.

Потом пришла Ольга, свежая, в новеньком халатике.

— Не спишь? Немедленно закрой глаза, считай до ста и не подглядывай.

Клим изловчился, поймал ее холодные, пахнущие водой руки.

— Не бывать тому, чтобы верх брала женщина. Это удел мужчин. А ну, сдавайся на милость победителя.

Она завизжала, попыталась было отбиваться, впрочем, делала это довольно слабо и Клим, рыча как тигр, снял с нее халатик. Она быстро юркнула под одеяло, но Клим был настойчив, ей ничего не оставалось, как подчиниться.

Подозрительно долго кормила баба Шура своего Борьку. Еще совсем недавно требовавший себе еду, он, наверное, закапризничал. Когда, наконец, на крыльце затопали старые бабкины калоши, молодые уже крепко спали. Бабка тихо прошла в свою комнату, подтянула гирьку на ходиках, зевнула и тоже прилегла на часок.

Вечером она отправила их в кино, сказав:

— Завтра тебе, дорогой, на службу. А сегодня пройдись с женой по улице, пусть знают, кто и чья она.

Утром Клим проснулся от звяканья посуды. Было шесть часов. Из кухни доносилось приглушенное:

— Говоришь, педучилище закончила? К осени сходи в школу, может, учителя требуются или пионервожатая, с работой у нас трудно. Но ничего, живут же люди, служат, и вы с Климом тоже так будете. Пора тебе будить мужа. Ему Олюшка надо быть на корабле к подъему флага. Флаг поднимают ровно в восемь часов. Но твой пока не адмирал, должен приходить раньше. Мало ли, матросов проверить, порядок посмотреть. А как же? Ты его разбуди, накорми, да и отправляй. О том, во сколько и когда придет, не спрашивай.

— Почему баба Шура?

Ответ Клим не разобрал, услышал только, как она не терпящим возражений тоном добавила:

— Вот так.

Ну что ж, судя по тону и характеру разговора, за семейные дела можно не беспокоиться, старая морячка воспитает новенькую не хуже, чем это делали с будущими женами офицеров дамы Смольного института благородных девиц. Он вспомнил, как после кино баба Шура собственноручно угощала их чаем, как снова наотрез отказалась она от платы за комнату. Да, за тыл Клим был спокоен.

Корабль встретил отпускника знакомым запахом перегретого пара, свежей краски, приготовляемой на камбузе еды. В каюте было полутемно. Петр Иванович еще спал. Дверь, как ни тихо прикрывал ее Клим, щелкнула, главный боцман проснулся, увидел товарища и удивленно закричал: Как? Уже вернулся?

И не давая открыть ему рот, зачастил:

— Неужели отпуск тю-тю, закончился? Мы тут вроде медведей, совсем потеряли счет времени. Как съездил, как отдохнул, что видел интересного, давай кэпсэ, догор.

Куда подевалась обычная его степенность. По всему было видно, что Петрусенко доволен возвращением соседа. Он радостно воскликнул, когда узнал, что Клим женился и одобрительно похлопал его по плечу, после того, как Клим сказал, что жену он привез с собой.

— Молодец. Значит, послушался моего совета, женился. А где устроились? Угол-то хоть нашел?

— Старушка одна приютила, вдова отставного мичмана.

— Вот и отлично, отцам-командирам меньше забот. Ну подожди, я сейчас поднимусь, да пойдем завтракать.

— Я поел. Дома.

Петр Иванович вспушил усы, хитро подмигнул Климу:

— Силен. Преимущества семейной жизни налицо, а? У, б-бродяга!

Борисов снял с иллюминатора броняшку-задрайку, сел в кресло, оглядел каюту.

Все та же косо срезанная гильза от снаряда была полна окурков. На застекленной полочке над небольшим столом гнездились Уставы, конспекты, массово-политическая литература в виде брошюр. По столу нахально разгуливал крупный рыжий таракан. Петр Иванович тоже увидел его, попросил скорей придавить, что и было сделано.

— Ты знаешь, лезут и лезут откуда-то, не иначе Горелкин сухари в столе держит.

Это был уже прежний Петр Иванович, одержимый служебными заботами главный боцман. Клим вздохнул:

— Эх, знакомая картина, ничего не изменилось.

Ему захотелось к Ольге, но она находилась в нескольких километрах от Клима. Он выбросил таракана в раковину и уныло спросил у Петрусенко:

— Петр Иванович, а ведь на берег мне нескоро попасть, как думаешь? Сейчас запрягут, скажут сам Бог велел, все устали, один ты ходишь свеженький.

Иваныч повернулся, резко выдохнул и поднялся с постели. На вопрос он ответил вопросом:

— Отпуск быстро пролетел?

— Ты еще спрашиваешь?

— Ну и не торопись на сход. Будешь каждый вечер рассказывать по эпизодику, все аккуратненько вспомнишь, заново переживешь, но теперь уже с толком, с чувством, с расстановкой. Считай, будто еще раз в отпуске побываешь. Радуйся, друг мой. А на берег еще успеешь, надоест, честное слово.

Клим слабо улыбнулся такой перспективе. А что он мог поделать? Написать рапорт, мол, так и так, никаких сил нет, тянет к молодой жене, хоть волком вой. Или украдкой бегать к ней под покровом темной ночи?

Петр Иванович опять потянулся, сделал несколько гимнастических упражнений, потом похлопал растопыренной пятерней по своему белому мягкому животу, потыкал, поиграл по нему пальцами, неодобрительно покачал головой и продолжал: