Дон Делилло - Весы

Никогда больше за всю короткую жизнь, нигде на свете не доведется ему чувствовать той внутренней мощи, доходящей до визга, той потайной душевной силы, как в тоннелях под Нью-Йорком.

Николас Брэнч сидит в комнате, набитой книгами, заваленной документами, заполненной теориями и грезами. Его трудам идет пятнадцатый год, и порой он задается вопросом, не стал ли уже бесплотным духом. Он понимает, что стареет. Иногда не удается сосредоточиться на документе, и приходится снова и снова возвращаться к той же странице, строке, мелкозернистой детали конкретного дня. Он бродит по этим дням под жарким голубым небом, от которого сухая информация становится цветной и объемной. Иногда засыпает в кресле, его рука мнет широкий плед. Это комната старости, комната с огнеупорными стенами, заваленная бумагами.

Но Брэнч знает, где что лежит. Из стопки папок, громоздящихся до середины стены, он четко выдергивает именно ту, которая нужна. Стопки повсюду. Кругом блокноты и кассеты. Книгами заполнены высокие стеллажи вдоль трех стен, книги лежат на письменном столе, на журнальном столике и повсюду на полу. Массивный канцелярский шкаф забит документами такой давности и так плотно, что в любую минуту может произойти самовозгорание. Жар и свет. Нет никакой определенной системы в том, как он ищет здесь нужные материалы. Он пользуется глазами и руками, цветом, формой и воспоминаниями, совокупностью подсказок, связывающих предмет с его содержимым. Он вдруг просыпается и не может понять, где находится.

Иногда Брэнч оглядывается и ужасается громадности всей этой бумажной работы. Он сидит среди информационной блевотины сотен жизней. И конца не предвидится. Если ему требуется что-то – отчет или расшифровка стенограммы, что угодно, информация любого уровня сложности, – достаточно лишь попросить. Куратор реагирует мгновенно, он непоколебим в своей решимости доставить именно тот документ, который нужен в этой запутанной области исследования, полной двусмысленностей и заблуждений, политической предвзятости, систематических фантазий. Но речь идет не просто о необходимом документе, не просто о туманной ссылке на открытый источник. Куратор присылает ему материал, которого не видел никто за пределами штабного комплекса в Лэнгли, – результаты внутренних расследований, конфиденциальные досье собственной Службы безопасности Управления. Брэнч никогда не встречался лично с нынешним Куратором и сомневается, что когда-нибудь встретится. Они общаются по телефону, немногословные, будто кокаинисты, но безукоризненно вежливые – в конце концов, они собратья-книгочеи.

Николас Брэнч, сидящий теперь в лайковом кресле, – старший аналитик Центрального Разведывательного Управления на пенсии, нанятый по контракту писать тайную историю убийства президента Кеннеди. Шесть целых девять десятых секунды жара и света. Давайте созовем собрание, чтобы проанализировать этот мазок. Давайте посвятим наши жизни тому, чтобы понять этот момент, разделив на элементы каждую секунду, полную событий. Выстроим теории, которые засияют нефритовыми божками, создадим интригующие системы предположений, четырехгранные, изящные. Проследим траектории пуль в обратном направлении к жизням, кроющимся в тени, к реальным людям, стонущим во сне. Элм-стрит. Женщина удивляется, почему она сидит на траве, а вокруг – брызги крови. Десятая улица. Свидетельница оставляет свои туфли на капоте машины, в которой истекает кровью полицейский. Брэнчу кажется, что эта странность граничит со святостью. Здесь вообще много святого – искажение в самом сердце реальности. Давайте возьмемся за все покрепче.

Он садится за домашний компьютер, которым его для удобства расследования снабдило Управление, и вводит дату. 17 апреля 1963 года. Тут же появляется список имен, биографические данные, связи, местонахождение. Жаркие голубые небеса. Тенистая улица славных старых домиков среди местных дубов.

Американские кухни. В этой имелся уголок для завтрака, где человек по имени Уолтер Эверетт-младший – его называли Уин – сидел и размышлял, не обращая внимания на утренние шумы, на привычную суету, мозаику сердцебиения любого счастливого дома: щелчок тостера, дружелюбные и деловитые голоса по радио, оптимистический гул, поселившийся в ушах. Под рукой лежала свежая, еще не развернутая после мальчишки-газетчика «Рекорд-Кроникл». Образы подрагивали в солнечной толчее кухонных приборов, все время что-то двигалось, летала яркость, мир таил в себе так много. Он помешал кофе, задумался, снова помешал, уселся на солнце, покачивая ложку в руке – если судить только по внешности, он человек мягкий и нерешительный.

Он думал о секретах. Зачем они нам нужны, что они означают? Жена потянулась к сахарнице.

За завтраком он размышлял о важном. Размышлял и за обедом в кабинете Старого Главного Корпуса. Вечерами сидел на веранде и думал. Он считал естественным, что людей с секретами тянет друг к другу – не потому, что они желают поделиться своим знанием, но потому, что им нужны единомышленники, товарищи по несчастью, отдых от повседневной жизни, от мрачной действительности, в которой приходится сосуществовать с людьми, не хранящими секретов ни по профессии, ни по долгу службы, людьми, для которых это не является делом всей жизни.

Мэри Фрэнсис смотрела, как он намазывает тост маслом. Он держал хлеб за края левой рукой и мерно орудовал ножом, снова и снова разравнивая слой. Он старается распределить масло равномерно? Или есть иные, более глубокие требования? Было грустно наблюдать, как он с головой уходит в пустячное дело, бесконечное намазывание, превращает обыденное действие в пустую манию без цели и смысла.

Она умела ненавязчиво беспокоиться. Умела звуком голоса вернуть его в безопасную и понятную реальность, к завтраку и тарелкам, в этот десятый подряд солнечный день.

– Знаешь, на что приятнее всего смотреть? Чего я не замечала, пока мы сюда не переехали? Как люди выходят из церкви. Как толпятся у входа и разговаривают. Правда же, на них очень хорошо смотреть?

– А ты думала, здесь сплошные бандиты.

– Сам ты бандит. Мне здесь нравится.

– Люди заваливаются в салуны. Изнывая от жажды после перегона скота.

– Я имею в виду церкви вообще. Никогда раньше не обращала внимания.

– Мне нравится смотреть, как люди выходят из мотелей.

– Да нет же, я серьезно. Так приятно смотреть на церковную лужайку или ступеньки церкви, когда после службы не спеша выходят прихожане и собираются по несколько человек. Они такие славные.

– Вот чего я не любил по воскресеньям в детстве. Всех этих старомодно одетых людей в накрахмаленных воротничках. Они угнетали меня безумно.