Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Кобаяси пожимает плечами, как бы говоря: «От меня тут ничего не зависит…»

Якоб, задержав руку с пером, изучает послание от премьер-министра.

– Как ответить Эдо по вопросу павлиний веер? – спрашивает Ивасэ. – Если «да», это может помочь с вопрос квота…

– Почему мои обращения должны ждать до скончания века, – вопрошает Ворстенбос, – а когда что-то нужно двору, требуется действовать, – он щелкает пальцами, – вот так? Этот министр, случайно, не перепутал павлинов с голубями? Может, высочайшему взору приятней будет парочка ветряных мельниц?

– Довольно будет павлиний веер, – отвечает Кобаяси. – Достойный знак уважений для первый министр.

– Мне уже поперек горла все эти «знаки уважения»! – Ворстенбос обращает свой вопль к небесам. – В понедельник мы слышим: «Уборщик помета за соколом градоправителя желает получить штуку бангалорского коленкора»; в среду: «Сторожу обезьяны городских старейшин требуется ящик гвоздики»; в пятницу: «Господин Такой-то из Такого-то уезда в восторге от ваших вилок с костяными рукоятками, а он могущественный союзник для чужестранцев» – оп-ля, и мне уже приходится есть щербатой оловянной ложкой! А как только нам нужна помощь, где все эти «могущественные союзники»? Куда подевались?

Кобаяси смакует свою победу под криво сидящей маской сочувствия.

Удержаться невозможно, и Якоб решает рискнуть:

– Господин Кобаяси?

Старший переводчик смотрит на секретаря не вполне ясного ранга.

– Господин Кобаяси, у нас недавно был один случай, когда обсуждали продажу черного перца горошком…

– Черт возьми! – вмешивается Ворстенбос. – Мы говорим о меди, при чем тут перец горошком?!

– Je vous prie de m’excuser, Monsieur , – успокаивает Якоб начальство, – mais je crois savoir se que je fais .

– Je prie Dieu que vous savez , – с угрозой отвечает управляющий. – Le jour a déjà bien mal commеnce sans pour cela y ajouter votre aide [13]  «Простите, минеер. Думаю, я знаю, что делаю». – «Дай-то бог. День и без того паршиво начинается, не хватало, чтоб еще и вы руку приложили» (фр.) . .

– Понимаете, – продолжает Якоб, доверительно обращаясь к Кобаяси, – мы с господином Ауэхандом засомневались, верно ли купец изобразил китайский иероглиф… Кажется, их называют кондзи ?

– Кандзи , – поправляет Кобаяси.

– Прошу прощения, кандзи , обозначающий число «десять». В Батавии я немного учился у китайского торговца и – быть может, неразумно – положился на свои скудные знания, вместо того чтобы вызвать переводчика. Разгорелся спор и, боюсь, против вашего соотечественника выдвинули обвинение в нечестности.

– О каком кандзи спор? – спрашивает Кобаяси, предчувствуя новое посрамление голландцев.

– Тут, видите ли… Господин Ауэханд сказал, что кандзи для числа «десять» пишется так…

Всячески подчеркивая свое неумение, Якоб чертит на промокашке знак.

– Я же возразил Ауэханду, говоря, что правильное обозначение числа «десять» вот такое…

Якоб нарочно нарушает порядок написания черточек, преувеличивая свою неловкость.

– Купец клялся, что мы оба не правы. Он нарисовал крест – по-моему, такой…

– Я был убежден, что купец плутует. Об этом и заявил вслух. Не мог бы господин переводчик Кобаяси объяснить, в чем правда?

– Господин Ауэханд, – Кобаяси указывает на верхний символ, – написать не «десять», а «тысяча». У господин де Зут число тоже неправильное – это значит «сто». Вот это, – он указывает на косой крестик, – неверно запомнить. Купец написать другое… – Кобаяси берет у писца кисть. – Вот это «десять». Две черты, но один сверху вниз, один вбок…

Якоб с досадливым вздохом приписывает возле каждого значка цифры: 10, 100 и 1000.

– Так правильно?

Осторожный Кобаяси еще раз окидывает числа взглядом и кивает.

– Искренне благодарю господина старшего переводчика за наставления, – кланяется Якоб.

Переводчик обмахивается веером.

– Больше нет вопросы?

– Всего один, – отвечает Якоб. – Почему вы утверждаете, что первый министр сёгуна требует от нас тысячу вееров из павлиньих перьев, когда, по вашим же высокоученым объяснениям, речь идет о куда более скромном числе – о числе «сто»?

Все взгляды следуют за пальцем Якоба, упирающемся в свиток, где изображен соответствующий иероглиф.

Наступившая ужасная тишина весьма красноречива, и Якоб мысленно возносит хвалу Господу.

– Тра-ля-ляшечки! – комментирует капитан Лейси. – Молочко-то убежало!

Кобаяси хватается за свиток:

– Послание сёгуна не для глаз писца!

– Что верно, то верно! – сейчас же бросается в бой Ворстенбос. – Это послание для моих глаз, господин переводчик! Моих! Господин Ивасэ, переведите-ка вы, чтобы мы наконец точно узнали, что на самом деле требуется: одна тысяча вееров или же сто вееров – для Совета старейшин и девятьсот – господину Кобаяси и его дружкам? Только вначале, господин Ивасэ, освежите мою память: какое наказание положено за умышленное искажение приказа сёгуна?

Когда до четырех часов дня остается ровно четыре минуты, Якоб за своим рабочим столом в пакгаузе Эйк прикладывает к исписанной странице лист промокательной бумаги. Выпивает очередную чашку воды – вся она позже выйдет вместе с пóтом. Затем, отложив промокашку в сторону, читает заголовок: «Приложение 16: истинное количество лакированных изделий, вывезенных с Дэдзимы в Батавию и не заявленных в сопроводительных документах, с 1793 по 1799 год».

Якоб закрывает черную папку, завязывает шнурки и убирает папку в портфель.

– Хандзабуро, заканчиваем. Управляющий Ворстенбос вызвал меня к четырем на совещание в Парадном кабинете. Отнеси, пожалуйста, эти бумаги в канцелярию, господину Ауэханду.

Хандзабуро вздыхает, берет папку и удаляется, весь в неизбывной тоске.

Якоб выходит следом, запирает за собой дверь пакгауза. В липком парнóм воздухе летают семена каких-то растений. Обгоревший на солнце голландец вспоминает первые зимние снежинки в родной Зеландии.

«Пойду по Короткой улице, – говорит он сам себе. – Может, увижу ее ».

Голландский флаг на площади бессильно обвис, редко-редко трепыхнется.

«Если уж надумал изменить Анне, зачем гнаться за недостижимым?»

У Сухопутных ворот чиновник роется в тележке с сеном – ищет контрабанду.