Ольга Брейнингер - В Советском Союзе не было аддерола

– Давай, дорогая, надо поесть. – Эмили надорвала две картонки с молоком, вылила по половине в глубокую картонную тарелку и помешала деревянной палочкой. – Вот. Как ты любишь. Половина на половину.

– Эмили… – начала Мона.

Эмили отставила картонки, поднялась из-за стола, наклонилась над Моной, обняла ее за плечи и притянула к себе.

– Ничего, – сказала она и погладила Мону по голове, – ничего. Я знаю. Ничего страшного.

В комнату заглянула Эли и поставила напротив наших имен галочки в блокноте.

– Кристину не видела, – пробормотала она.

– В прачечной, – бросила я и повернулась к Нэнси: – Нэнси, можно я возьму ключи от парной?

Нэнси на секунду замешкалась, бросив на меня оценивающий взгляд. Сестры не любили, когда кто-то просил ключи от парной. Я их понимала. «Парной» комната называлась потому, что ей пользовались для того, чтобы выпускать пар.

Открыв дверь, Нэнси убрала ключ обратно в карман брюк, механически улыбнулась, кивнула, ушла. Я медленно прошла по комнате, пиная пол, потрогала книги на полке, вытащила коробку с фломастерами из ящика. Потом подошла ближе к стене и ударила в нее кулаком. Потом еще раз и еще раз. И еще. Этого было мало. Я ударила снова, и снова, и снова, и прислонилась к стене.

– Проверка, – приоткрыла дверь Эли.

– Все в порядке.

Она поставила галочку и вышла. Из-за этих проверок я плохо спала по ночам. Двери в комнаты не закрывались, в коридоре всю ночь горел свет, и каждые пятнадцать минут приходилось просыпаться от того, что медсестра светила в лицо фонариком. Постепенно я привыкла и перестала все время просыпаться, но по утрам все равно чувствовала себя разбитой.

Слезы не переставали течь, я потянулась и сняла с полки коробку с салфетками, промокнула глаза; выбросить ее было некуда, и я положила салфетку рядом с собой на пол. Слезы все текли и текли, я доставала новые и новые салфетки, достала новую коробку; когда вокруг меня выросли горы мокрых бумажных комков, я стала бросать их дальше от себя, дальше и дальше, и просто швырять в воздух. Но скомканные салфетки зависали в воздухе и падали на пол вместо того, чтобы улетать в другой конец комнаты.

– Проверка, – заглянул Марк.

Рывком встав, я подошла к шкафу, схватила с полки коробку, встала на кресло и вытащила первый фломастер.

– Лучше, – и швырнула в стену.

Они вреза ́лись в стену с резким, жестким стуком и уже мягче отскакивали на пол, ударяясь при падении с сухим щелчком. В коробке было штук сто, не меньше, и я методично швыряла их в стену один за другим.

– Что тут происходит? – крикнул Марк.

– Ничего.

Я швырнула в стену еще один фломастер.

– Лиза, я еще раз спрашиваю: что здесь происходит?

Следующий фломастер попал в окно, и я поморщилась.

– А если ты разобьешь окно?

И тут кто-то закричал моим голосом:

– Отстань, ясно? Никто тебя не просил приходить! Проверил, сделал свою работу – и вали, это парная комната, и я выпускаю пар, ясно?

Марк сглотнул и потом сказал:

– Прибери все потом.

Когда я возвращалась час, а может два, или три, или пять спустя, Мона и Эмили все еще сидели в столовой, держась за руки. Меня они не заметили. Я упала на кровать и заснула.

А проснулась от того, что соседка Кейт толкала меня в плечо.

– Эмили уезжает. Не хочешь с ней попрощаться?

Когда в фильмах показывают, как девчонки в женских корпусах начинают дружить и потом, когда одна выздоравливает, собираются в кружок, хлюпая носом, чтобы проводить ее, не верьте. Эмили подтащила к лифту спортивную сумку, рядом с ней брела Мона. Кейт шла за ними из любопытства и просто потому, что она была Кейт, которой вечно что-то нужно. А у меня была тяжелая от сна голова, и мне было проще молча плестись за девчонками, чем объяснить Кейт, что мне до них нет ни малейшего дела. Эмили обняла нас, написала на листочке свой номер телефона, и на этом все закончилось.

А через четыре дня она вернулась. Я увидела ее самой первой. Прислонившись к стене и потупив глаза, Эмили сидела на полу у стойки регистрации. За стойкой разговаривали Эли и Джеймс:

– Это Эмили Маклахлин, выписалась одиннадцатого декабря и снова поступила пятнадцатого декабря. Она жила с Моной, можно ее снова туда записать.

– Привет, Эмили, – осторожно сказала я. Она ответила взглядом исподлобья.

– Что, интересно, что случилось?.. Да ничего не случилось. Чертова докторша из универа запихнула меня сюда по второму кругу.

– А ты не хотела возвращаться, да? – я попыталась проявить участие, но сама поняла, что вопрос глупый.

– Сюда? Я что, похожа на дуру? Пришла утром на прием, а она говорит: я считаю, что тебе нужно вернуться. Я говорю: «Все равно убегу, не тратьте время зря». А она, представь, вышла из кабинета, а сама попросила медсестру стоять у двери, ну, чтобы следить за мной. И потом пришли двое полицейских, ну, не полицейских, а из службы безопасности кампуса, и один сел передо мной на корточки и говорит: «Эмили, я понимаю, что ты не хочешь ехать в больницу. Но если ты не согласишься, мне придется тебя увезти насильно. Поэтому давай мы сделаем все спокойно». И что мне оставалось? Я вышла с ними и села в эту чертову машину скорой помощи.

Я не нашлась, что ответить, но из-за стойки как раз вышел Джеймс – инспектировать вещи Эмили. На приеме отбирают все острое, все шнуры, сигареты, стекло, пилочки, телефоны. У Эмили с собой была только маленькая сумочка.

– Тебе кто-нибудь привезет вещи? – спросил Джеймс.

– Я не буду никому говорить, что я снова тут, – буркнула Эмили.

– И как же ты будешь без всего?

– Не знаю.

Джеймс перешел на тот веселый голос, каким говорят все врачи, когда им нечего сказать:

– Окей, а теперь пойдем, я покажу тебе твою комнату. – И, жестом позвав Эмили за собой, пошел по коридору. Как будто Эмили не знала все эти комнаты наизусть.

Эмили не шелохнулась. Она продолжала сидеть у стены, и только когда Джеймс, уже завернув за угол, вернулся и недоуменно помахал ей рукой, поднялась и, посмотрев на меня пустыми, обезумевшими глазами, медленно, четкими, как секундная стрелка на часах, шагами пошла по пустому коридору.

Мона была у врача, и Эмили встретила только Кейт. Она-то и рассказала мне потом, как Джеймс поставил сумку Эмили на кровать, а та аккуратно сняла куртку, повесила на вешалку, сняла свитер, сложила его, открыла ящик комода и убрала свитер, сняла с кровати сумку и поставила ее на стул, присела на кровать, потом медленно наклонилась, легла щекой на подушку, сжалась в калачик и заплакала.

Я бы не стала узнавать у Кейт подробностей, если бы не то, что произошло позже вечером. Временно забыв про Эмили, я смотрела с девочками телевизор в общей комнате, когда мы услышали крик.

Растрепанные, раскрасневшиеся Нэнси и Эли держали Эмили за руки, хотя она, похоже, уже не пыталась вырваться. Она сидела на полу, сестры заломили ей руки за спину, и по щекам у нее катились слезы.