Кирилл Апостолов - Времена и люди

Когда в голове начинает шуметь, Тодор видит сквозь клубы табачного дыма, что к нему снова подплывает кто-то — знакомое какое-то лицо.

— Свободно? — спрашивает парень.

Лицо его совсем близко, видит его Сивриев словно во мгле. Немного погодя он слышит, что парень о чем-то говорит. Это ему, впрочем, совсем не неприятно — напоминает разговоры с дедом Драганом. Через некоторое время парень начинает вдруг благодарить его. Потом, вскочив, приносит и с шумом ставит на стол две плоскодонные рюмки. Сивриев, понюхав содержимое, с отвращением выплескивает свою порцию, и все вокруг начинает пахнуть анисовыми каплями. Филипп заводит бесконечные извинения. Он машет отяжелевшей рукой и просит позвать шофера. Когда приходит Ангел, он поднимает бровь и говорит гнусавым голосом:

— Завтра ты в моем распоряжении, и никто больше не имеет права тобой распоряжаться. Поедем в округ!

Ангел интересуется, надо ли об этом спрашивать у бай Тишо.

— Бай Тишо, бай Тишо! — нарочно громко говорит главный агроном, и люди вокруг испуганно поднимают головы. — Оставь ты его, бай Тишо!

Два дня назад его искал секретарь по сельскому хозяйству в округе Давидков. Но вместо того, чтобы ехать в окружной комитет, он распорядился:

— К автовокзалу!

Автобус в Д. был переполнен, и Тодор, подталкиваемый со всех сторон, не мог не только что-нибудь увидеть в окнах, но и просто думать. Высадили их в центре Д., он поспешил к вокзалу — надо было успеть на мотовоз.

Котловина кончается, и, не успели пассажиры прийти в себя, показалась гора — точно в стену уперлись. Но вагончики летят дальше, мимо холмов и долин, над реками и оврагами, ныряют под землю, снова вырываются к свету, будто в детской игре, с той только разницей, что играют в нее взрослые…

На пороге одинокого домика, недалеко от железнодорожной линии стоит молодая женщина, провожая грустным взглядом весело подскакивающие, проносящиеся мимо вагончики.

«Очень знакомая картинка, не так ли? — спрашивает себя Сивриев. — Совсем как в Моравке. Совсем как Елена, красивая невестка деда Методия…»

Ситницево, Водилцы, Моравка — такой у него был маршрут. Надоедало в седле — он спешивался и шел пешком. Лошадь по кличке Клеопатра шла неотступно вслед за ним, цокая копытами. Когда она останавливалась пощипать травку у насыпи, равномерная песня ее подков затихала и лес вокруг замолкал угрюмо.

К вечеру козья тропка от Водилец до Моравки привела его на бахчу деда Методия, и он громко окликнул старика. Тогда Сивриев еще не думал о его невестке — хотел увидеть самого старца и послушать, разобраться в его житейской философии.

Елена всполошилась, набросила чистую скатерку на стол. Эту ракию пил только он, пахла она смоковницей и была густая, как мед… Начало темнеть, когда он, попрощавшись с хозяином, спросил Елену, куда она дела его лошадь. За сеновалом, где она привязала кобылку, они остановились. Глаза женщины тревожно светились, и совсем близко были пухлые губы, которые слегка вздрагивали. А может, губы эти шептали что-то? Он не помнит: выпил много ракии, мог и ошибиться… Подавая уздечку, теплая ладонь осталась в его руке, и мягкое бедро, прильнув к нему, не отстранялось… В следующий миг он, подхватив женщину на руки, понес ее к открытым дверям сеновала. Лошадь шла следом, то и дело наступая на повод, остановилась только возле двери, после того как люди скрылись внутри… У Тодора не было сил наклониться и положить женщину, он просто выпустил ее из рук на свежее сено и сам бухнулся рядом. Но ею овладел какой-то страх, и она тут же вскочила, отряхивая платье. А потом стала тихонько звать кобылу — чтобы привязать ее где-нибудь в укромном месте, догадался Тодор.

Он не помнил, сколько спал, но по тому, как почувствовал вдруг аромат молодого горного сена и легкое его щекотание у ворота, понял, что Елена пришла. Следующий момент память сохранила так, будто это было вчера. Разбудила Тодора окончательно ее нежность и частое взволнованное дыхание. Душистые травы сеновала превратились в цветущий луг, а короткая летняя ночь — в сон-бессонницу…

Позже Тодор говорил себе, что все произошло случайно, сваливал на выпитую ракию. Но вот прошло больше двух месяцев, а он вспоминает теплую и мягкую плоть и то болезненное беспокойство, которое охватило его вначале. Перевалило за полночь, прежде чем он мог сказать ей что-нибудь вразумительное. Расслабленно отдыхая в его объятиях, Елена молчала. Огонек сигареты (за всю ночь он позволил себе выкурить одну-единственную) выхватывал из слоистого мрака то светлые округлости ее груди и таинственную тень между ними, то белизну ее бедра. Пальцы Елены нежно перебирали волосы на его затылке…

Она убежала на заре. Дергая и понукая Клеопатру (в спешке Тодор потерял тропинку), он упрямо твердил себе, что все произошло случайно. Но сегодня, уже обдумав, знал: нет, не случайно. Он искал подобной взаимности, искал с тайной надеждой вернуть равновесие, поправить как-нибудь искривленный свой путь… Не получилось. Нет, интрижка с чужой женой сделала его еще более одиноким. Становилось ясно, что он не может больше жить так, как жил все эти последние месяцы.

Какой смысл был в этой интрижке? Так, неосознанное исступление. По словам Милены, он вообще был склонен испытывать судьбу. Вызов судьбе, направленный против себя же, как, впрочем, наверное, и бегство его из Хаскова… А может быть, и все вообще, что делал он до сегодняшнего дня.

Мотовоз уходит вниз, под землю. Когда вагончики выскакивают на свет, Сивриев видит тесное, теплое и веселое ущелье: несмотря на то, что на вершинах уже явные признаки зимы, тут, внизу, еще царствует осень — мягкая коричневая земля, пестрая листва деревьев.

Хорошо, если его не забыли. Он регулярно посылал домой половину зарплаты, а зарплата у него немаленькая. Но ведь даже больших денег может оказаться слишком мало для того, чтобы не забылось лицо человека… Уходя, он не пожелал ее выслушать, хотя Милена на этом настаивала. Если бы вернуть тот день, он бы первым делом выслушал ее. Почтовая открытка, присланная из Банско, лежала у Тодора в кармане.

«Здесь я со школьниками, Андрейку взяла с собой. Сегодня утром мы были на вершине Вихрен. Мне объяснили, что Югне — прямо под нами, и я сказала об этом Андрейке… Деньги от тебя мы получаем регулярно…»

Да, хоть бы не было поздно, хоть бы успеть, думал он, охваченный тревогой и раскаянием.

По пути в Хасково мотовоз проезжает мимо родного его села. Сейчас там нет никого из близких: сестра замужем и живет в городе, отец умер пять лет назад, матери (именно на нее Тодор так похож) тоже нет на свете — умерла вскоре во время жатвы. Весь род матери был ненасытным на работу… Деда убило молнией, когда он прибирал сено на гумне, а прадед был «наказан господом» — не в постели умер, а в хлеву, куда больным пришел почистить и накормить скотину.