Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Нет, не Станку. Найди Сребру, пошли ее как мою дочь. И еще одно…

Генков ждал.

— Вот что… Об этом должны знать только мы с тобой. Тодор человек пришлый, а смотри с каким энтузиазмом хозяйство развивает… Тяжело ему будет узнать о таком… На себе испытал. Да к тому же и вспыльчивый. В этом деле больше навредит, чем поможет.

Едва за Маряном закрылась дверь, он поднялся с кровати и потихоньку, держась за стену, дошел до кухни. Жена испуганно подхватила его, усадив к столу.

— Ты что это? Забыл, что доктор сказал?

— Сейчас придет Чамов-младший, будет важный разговор, так нужно побриться. Но сначала дай мне приглашение…

— Какое такое приглашение?

— Не хитри. Марян мне сказал уже.

— Вот тебе и верь мужскому слову! — возмутилась она и взяла шкатулку, в которой держала документы.

Он с волнением взял в руки плотный, отпечатанный на ротаторе листочек бумаги, прочел несколько раз и, еще читая, почувствовал, что сознание меркнет. Первое, что он увидел, придя в себя, были полные тревоги глаза Славки.

— Что? Что с тобой?

— А-а… ничего. Воду поставила греть?

— Никакого бритья. Ложись сию минуту!

— Это очень важно.

— Отдохни сначала. Будет еще время и на бритье, и на разговоры.

Подставив плечо, Славка осторожно повела его в спальню.

Он прилег, думая отдохнуть минутку, но тут же задремал. Сквозь сон слышал голоса, но чьи — не разобрать. Стряхнув с себя дрему, увидел у постели Славку.

— Кто пришел? Не Илия?

— Никого не было.

— Ты же с кем-то разговаривала.

— Сама с собой. Лежи, лежи…

Последовавшие за этим днем дни были сплошным ожиданием. Проснувшись, первым делом глядел в окно: не идет ли кто с новостями об Илии. Ему так хотелось верить и он был почти убежден в том, что новости будут добрыми. Человека нельзя судить только за то, что он однажды оступился. Не может каждый всю жизнь пройти по прямой дороге. И зигзаги могут случиться, и поколеблется человек между добром и злом, между честью и бесчестьем. Но важно, чтобы все пришли к тому же, что исповедуют они, те, кто всю жизнь честно работали и работают во благо народа. Какое дитя самое дорогое для матери? То, которое не давало спать по ночам, которое приносило самые горькие тревоги. Часами думал он о человеке, которого никогда не любил, а сейчас всем сердцем желал, чтобы Илия заслужил его доверие и любовь… его и людей. Он не сводил глаз с окна и все ждал доброй вести. В его представлении все — спокойная жизнь села, преуспевание хозяйства — зависело сейчас от того, что делает в данный момент или собирается сделать сын деда Драгана. Потому-то и испытывал жгущее душу нетерпение.

Он не видел его с того дня, когда посылал за ним. Славка пыталась его обмануть, но он увидел Илию в окно и велел ей вернуть его. Он начал прямо с сути, без предварительных расспросов, без подготовки. Даже не пригласил сесть, подчеркивая этим степень его вины. Илия слушал внешне покорно, нахмурив брови, морщиня лоб — сущий меринос! Он и не принимал на себя вину, и не оспаривал упреки, и это вселяло надежду на то, что разговор не пройдет для него бесследно. Чтобы укрепиться в своей вере в него, он потребовал от Илии список. «Нету у меня списков», — дерзко ответил он. «Иди и принеси, сию минуту!» Он не помнил, чтобы хоть раз в жизни так кричал. Илия сник и начал юлить: что за спешка… на работу надо… вечером или завтра. Не вечером, не завтра, пресек он строго его нытье, список должен быть здесь сейчас же. Понял, что не отвертеться, и через двадцать минут вот он — длинный-длинный список фамилий. Не читая, даже не заглянув в него, разорвал пополам, потом еще раз пополам, еще и еще, пока лист не превратился в клочки бумаги. Он был так доволен благополучным завершением встречи, покорностью и послушанием Илии, что провел с ним целую беседу, разъясняя, что человек живет среди людей и хочет он или не хочет, но доброта должна лежать в основе его отношений с ними, что нет более несчастного человека, чем тот, кто стал белой вороной среди своих. Илия кивал, соглашаясь, в нем явно наступила желанная перемена. Попрощавшись и спустившись во двор, он поглядел на окно бай Тишо и помахал ему рукой.

Славке, которая сразу же явилась выспрашивать, чем кончился их разговор, он рассказал все в деталях и спросил: «А во дворе видела?» — «Чего я там не видела?» Она засуетилась, стала поправлять простыни, подушки. «Что рукой-то помахал? Тоже мне друг нашелся!» Он рассказал ей и о переменах, замеченных им в Илии. «Таких, как он, могила и та не исправит! Мерзавец из мерзавцев твой Илия!» И вышла, раздосадованная. Это ничего. Она всегда была строга, его Славка, — и к своим, и к чужим.

Как тяжки эти серые дни: ни зима тебе, ни весна. Похожи один на другой как две капли воды: ночь незаметно переходит в день, день — в ночь. Нет восходов, облачающих в золотое руно голое темя Желтого Мела, нет закатов, расцвечивающих огненными узорами вереницу вершин на западе, нет солнца, нет небесной синевы. Единственное, что он видит за окном, — густая, серая хмара, наполняющая долину Струмы. Зимний сезон всегда угнетал его. Но раньше, когда был здоров, имел возможность выбора: не нравится вид слева — посмотри направо, не привлекает картина голого, безрадостного поля — подними глаза на горы, если и там ничто не радует — погляди на небо, авось увидишь просвет в облаках, а в нем сноп веселых лучей — золотистых, словно детские волосики.

Теперь все заключено в квадратном куске стекла, и от этого день кажется еще более безликим и серым.

Однажды, довольно поздно, когда на улице уже ничего не было видно, постучали в ворота палкой. Филипп. Славка, введя гостя к нему в комнату, вышла, оставив их вдвоем.

— Бай Тишо, — без предисловий начал парень, — Илия Чамов повсюду — и в открытую, и с глазу на глаз — говорит, что наши на свою ответственность решили землю не давать.

— Когда… говорил? Сейчас или раньше?

Сам Филипп слышал вчера, а сегодня с утра Илия склонял Ивана Жегло подписать какой-то лист.

— Говоришь, вчера? Список?

— Да, и похваляется направо-налево, что обвел тебя вокруг пальца, что дал тебе разорвать липовый лист — с фамилиями, но без подписей. Нельзя так больше, бай Тишо. Я написал письмо товарищу Сивриеву в Семково. Оно со мной. Хочешь, прочту тебе?

Дальше он уже ничего не слышал: что говорил Филипп, долго ли, читал ли письмо. Осталась в памяти только чашка, которую Филипп пытался просунуть между зубов, и холодная вода, льющаяся на грудь.

Наутро неотложка отвезла его в городскую больницу.

А к вечеру все югнечане, даже дети, знали, что сказал Илия, когда «скорая помощь» проезжала мимо хозяйственного двора: «Вот и его песенка спета. И есть бай Тишо, и нету его».