Эндрю Хёрли - Лоуни

Несмотря на все усилия отца Бернарда, ему не удалось уговорить мисс Банс и Дэвида остаться. Они собрали вещи, и он отвез их на вокзал в Ланкастер, где они сели на ночной поезд и уехали в Лондон.

Тяжелое уныние воцарилось в «Якоре», и, когда оставаться там стало совершенно невыносимо, я отправился спать, оставив Мать, Родителя и Белдербоссов предаваться мрачным мыслям в гостиной.

Хэнни спал, совершенно измученный произошедшим в обители. Я какое-то время смотрел на него, но, должно быть, сам быстро отключился.

Я проспал примерно час — и проснулся оттого, что кто-то вошел в комнату. Это была Мать. Она принесла поднос с дымящейся чашкой. Мать посмотрела на меня и жестом предложила снова лечь.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Даю Эндрю чай.

— Он спит.

Мать шикнула на меня, подошла к кровати Хэнни и села на краю. Она смотрела с минуту, как он спит, а потом достала банку с водой из обители. Она плеснула часть в чай и поставила чашку на ночной столик.

Оставшуюся воду она накапала на ладонь и, намочив палец, очень осторожно нарисовала крест на лбу Хэнни.

Он пошевелился и начал просыпаться. Мать шепнула «ш-ш», и Хэнни снова улегся. Он лежал совершенно неподвижно, его сознание снова ускользнуло в русло сновидений.

Почему она не может оставить его в покое? Брат был настолько измучен всем случившимся в обители, что казался мертвым. Его лицо приобрело ту самую жуткую безжизненность, какую я заметил на лице отца Уилфрида в тот день, когда Мать с остальными отправилась омывать его для похорон.

Меня тоже заставили пойти помогать приезжему священнику, присланному епископом надзирать за соблюдением церемонии омовения. Не повредит, сказала тогда Мать, если епископ будет знать, что у нее есть толковый сын, когда придет время подумать о церковной карьере.

Отца Уилфрида положили в гроб в передней комнате его дома. Этой комнатой редко пользовались, она была холодной, как тот январский день за завешенным шторами окном.

Старинные дорожные часы негромко дребезжали на камине рядом со свечами, которым предстояло гореть до самых похорон. Все стояли вокруг гроба, пока священник произносил молитву. Закончив, он начертал в воздухе над телом крестное знамение. Потому что теперь это было тело, а вовсе не отец Уилфрид. Смерть — плохой рисовальщик, она передавала сходство, но как-то отстраненно, придавая лицу лежащего в гробу вид кого-то из знакомых, однако для полного сходства чего-то явно не хватало. Думаю, человек в гробу становился похож на восковую фигуру.

Мать принесла в тазиках теплую воду и бутылку деттола, и дамы, засучив рукава, медленными движениями развернули полотно и начали мыть усопшего, аккуратно поднимая руки и слегка поворачивая ноги, чтобы добраться до самых укромных уголков. Кусок ткани на бедрах прикрыл его чресла, так что нам не пришлось краснеть.

Я стоял сзади и держал для Матери тазик. Когда она осторожно повернула голову отца Уилфрида, чтобы провести тряпочкой по лицу и шее, на атласной подушке я заметил коричневое пятно. Вода и дезинфектант струйками стекали по жесткому изгибу ключицы и дальше вниз по грудной клетке, а когда Мать протерла лоб усопшего, на ресницах остались капельки воды.

Когда все было закончено и дамы принялись ходить туда-сюда, сливая воду в сток, Мать развернула небольшой сверток, принесенный с собой, и вынула маленький букет белых роз. Она сложила иссохшие кисти отца Уилфрида у него на груди и переплела ему пальцы. Затем осторожно, чтобы не поцарапать, приподняла его руки и вставила одну за другой розы между ладонями.

Когда женщины снова запеленали тело, послышался явно различимый выдох. Жалости, подумал я, или облегчения. Облегчения, потому что все позади. Облегчения, потому что не они лежали тут на столе, как мясо к обеду.

Мать перекрестилась и уселась вместе со своими четками на деревянный стул. Она заступила на вахту у гроба. Остальные женщины ничего не сказали и ушли одна за другой.

— Зажги свечи перед уходом, — велела Мать, когда я начал одеваться.

Я сделал, как мне было сказано. Отблеск пламени падал на лицо отца Уилфрида.

— Преподобный отец теперь на небе? — спросил я.

Мать взглянула на меня и нахмурилась:

— Конечно. Как он может быть не там? Все священники сразу попадают на небо.

— Правда попадают?

— Да. Это награда за их службу Богу.

Мать на мгновение задержала на мне взгляд и затем вернулась к своим четкам. Я всегда знал, когда Мать не полностью уверена в чем-то — например, когда я возвращался из школы с заданием по алгебре, а Родителя не было дома, или когда ей приходилось вести машину в незнакомом месте. Недостаток уверенности сочетался у нее с раздражением оттого, что она вообще не знала правильный ответ или правильный путь. А что, если отец Уилфрид попал в Чистилище?

Пока я на велосипеде добирался под снегом до дома, я представлял себе, как это должно было выглядеть. Отец Уилфрид всегда описывал Чистилище как место с закрытыми дверями, где грешники лишены доступа к Богу до тех пор, пока их души не очистятся огнем.

А как это — чувствовать, что твоя душа сожжена до чистоты? Физической боли быть не могло, потому что теперь лишенное жизни тело лежит в ящике. Значит, это ментальная пытка? Каждый из сокрытых грехов, совершенных при жизни, высвечивается и поджигается один за другим? Или наказанного принуждают проживать все грехи заново? Снова ощутить страх и вину?

Проезжая по Баллардс-лейн мимо станции метро, я, к собственному удивлению, помолился за усопшего. В конце концов, это была не его вина. В Лоуни отец Уилфрид испытал какое-то потрясение. Неудивительно, что он сломался. С любым на его месте произошло бы то же самое.

— Эндрю, — шепнула Мать, прикасаясь тыльной стороной руки к его щеке.

Хэнни проснулся и посмотрел на нее, потом, когда сознание включилось, он отодвинулся от нее на локтях. Он взглянул на меня, а Мать положила руку ему на плечо.

— Все хорошо, Эндрю, — сказала она, — я просто принесла тебе чаю.

Она дала Хэнни чашку. Он взял ее, как миску, и отхлебнул.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Мать, привставая, чтобы иметь возможность проследить, что все выпито.

Когда Хэнни выпил всю порцию, она обняла его и поцеловала в лоб. Хэнни просиял, потому что она больше не сердилась.

— Теперь, — сказала Мать, — встань рядом со мной на колени. — Она встала с кровати и опустилась рядом на колени. — Ну, давай же, Эндрю. Вот так.

Он заулыбался и опустился на пол вместе с Матерью.

— Закрой глаза, — приказала она.

Хэнни взглянул на меня. Я потер пальцами веки, и тогда он понял.

— Вот и хорошо, — сказала Мать. — Умница.

Она погладила Хэнни по голове, и когда он все сделал так, как ей было нужно, обернулась ко мне: