Михаил Веллер - Хочу быть дворником

Они в «Европе». И то ладно — рядом. К восьми пятидесяти. Хорошо, Тамара Леонидовна.

Я и переводчиком-то быть никогда не собирался. Иногда мне кажется, что все люди — специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с пеленок чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что для того и рождены. Все же нормальные дети, по-моему, только и думают, как бы увильнуть от детского сада, потом от школы, потом от лекций и колхоза. Но поскольку природа, как известно, не терпит пустоты, то увиливаешь от одного — попадаешь в другое. Я увильнул от математики с физикой — и поступил на филфак. Увильнул от преподавания в школе — и пошел в «Интурист». Но закон втягивания срабатывает четко: стремишься делать дело рационально, находишь в нем положительные стороны — и оказываешься на хорошем счету.

Вышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все улеглось. Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие отношения — в меру. В отношениях между людьми всегда необходима оптимальная дистанция. «Они» эту дистанцию чувствуют и держат прекрасно. Взаимное уважение людей, не лезущих в жизнь друг друга. Какой-нибудь босс общается с тобой как с равным, в то время как у нас любая старуха-соседка стремится продемонстрировать, что она значительнее тебя.

В холле было много наших — время завтрака и разъезда. И хотя профессиональный стиль — «не отличаться», — определялись безошибочно: в тех же джинсах и майках, с длинными прическами, американскими сигаретами, парижским и верхненемецким произношением, — отличались!..

Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят — стало быть за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков, в нашем понимании. Есть пожилые люди, следящие за собой. Когда прошловекового выпуска мэм сверх здравого смысла молодится — неприятно; но симпатично нежелание капитулировать перед временем.)

Уселись в интуристовскую черную «Волгу». Пушкин, Петродворец, Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш — идеи ваши. Я обернулся:

— Куда мадам и мсье желают поехать?

Они переглянулись.

— Скажите пожалуйста, мсье Владлен, — спросил Жанжер, — лучшие цветы в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?

Я несколько удивился.

— Спекулянты, — радостным голосом сказал водитель. — Грузинские агенты.

— Вы хорошо осведомлены, — констатировал я с невольной улыбкой. — Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие — да, пожалуй.

Мы поехали по Невскому.

— У вас стало больше машин на улицах, — привел любезность Жанжер…

— Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах стало больше? — поинтересовался водитель.

— Машин больше, — подтвердил я.

— И не вижу в этом причин для энтузиазма, — выразил свое мнение водитель. — А вообще у них огромный запас тем для разговора.

Наш запас не больше; я промолчал, не поощрил подступа к столь же оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень условности, необходимая для дистанции комфорта.

Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.

— Вы уже бывали в Ленинграде?

— Последний раз мы были здесь семь лет назад, — сказал Жанжер.

— Семь лет, — откликнулась мадам.

— Вот и цветики, — объявил водитель, пристраиваясь в заполненном переулке, выключил зажигание и сам выключился, — профессиональное.

На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у нас растет, и созревает, и продается, — без очередей и на выбор. Что я и не преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно согласились; мы прошли вдоль цветочного ряда: отсветы благоухающего спектра облагораживали ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь профилями горцев, и воинственно потрясали букетами, демонстрируя непревзойденное их качество. В этой разнопахучей и гулкой толчее мы пополнились снопом белых гладиолусов, алых гвоздик и лимонных роз, и обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей, или пятьсот тридцать восемь франков по обменному курсу. Я не удержался, подсчитал. Хотел бы я знать, куда им такая прорва цветов?

— Пожалуйста, дарагой, — щедро осиял зубами расплатившегося Жанжера небритый абрек. — Замечательные цветы, на здоровье. На свадьбу столько, да?

— Он сказал, что его цветы — лучшие, пожелал вам здоровья и высказал предположение, что вы покупаете их для свадьбы, — счел уместным перевести я.

Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего перевода.

— Они желают бросать их под ноги восхищенному населению, или везти в Париж и там продать, но уже дороже? — осведомился водитель, когда мы погрузились. — Сумасшедшие миллионеры… Куда?

— Куда мы сейчас поедем? — спросил я, сам интересуясь.

Жанжер достал карту. Там было обведено.

— Сте-па-шкино.

Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.

— Степашкино-какашкино, — сказал он. — Вот счастье привалило — трюхать по пылище в такую жару. Что там такое?

Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют право — за все уплочено: Степашкино так Степашкино.

— Гастролеры… — пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.

А я пришел в хорошее настроение. Мне нравилась их нестандартность. Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов: покупаем цветов на сто рублей и едем в Степашкино. Нормально.

С детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо, захотят, — сами скажут. Твой такт — твое достоинство.

Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, «Житан», крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже «Житан». Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали «Союзпушнину». Я сказал, что студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались ценами: о, во Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее, я сказал о нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское шоссе, водитель придавил газ на сто пятнадцать, окно зашторилось шелестом ветерка.

Солнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.

— Нача-лось, — процедил водитель. Свернули на грунтовку. Место шло голое. На колдобинах покачивало. За пыльным шлейфом обогнали грузовик, там женщины повернули выгоревшие косынки, в этот момент было приятно сидеть на своем месте, выставив локоть в окно черной «Волги» с интуристовскими крылышками на лобовом стекле.

Мадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил, что минут тридцать. Водитель стряхивал капли со лба. Я пожалел Жанжеров. Его кремовый костюм местами темнел. Ее, похоже, слегка укачало; бледная под гримом, она обмахивалась промокшим платком.