Геннадий Марченко - Выживший

- Ладно, хватит, а то сдохнет прямо здесь, - услышал я голос Фриновского. - Сорокин, встать!

Я, пошатываясь, кое-как принят вертикальное положение, вытирая рукавом футболки сочащуюся носом кровь. Неплохо меня обработали, неплохо... Кажется, ещё и по зубам досталось. Вроде не выбили, но надо будет задним числом произвести ревизию.

- Давай его в камеру, и будешь мне лично докладывать, как идет следствие, - обернулся Фриновский к Шляхману.

Последний отдал команду, и меня, нетвердо стоявшего на ногах, отконвоировали в камеру. Голова кружилась, мутило, и что хотелось в этот момент только одного - чтобы сознание отключилось и не возвращалось как минимум в течение ближайших десяти часов. Но, как назло, в забытье впадать я не спешил.

Тем временем чьи-то заботливые руки уложили меня на шконку, кто-то стал протирать влажной тряпкой кровоточащие раны, а в общем бубнеже я разобрал голос комбрига Кржижановского:

- Нельзя же так с человеком, пусть даже он и подозревается в шпионаже или вредительстве. Есть же закон!

- Ага, закон-то что дышло, как поворотил - так и вышло, - это уже Костыль вроде бы прорезался.

Блин, и на спине лежать больно, и на животе, и на боку. Слева, кажется, пара ребер дали трещину - при глубоком вдохе болело немилосердно. Надеюсь, хоть не сломаны. Языком повозил во рту... Один нижний зуб чуть качается, остальные вроде ещё крепко держатся. Ну хоть спасибо, что без зубов не оставили, причем не вставных, а всё ещё своих. Гигиене полости рта я с детства уделял особе внимание, даже в чеченскую командировку не расставался с зубной щеткой и зубочистками. Причем, по примеру некоторых голливудских персонажей, постоянно перекатывал одну зубочистку во рту. Второй день без зубной щетки меня немного смущал, и ещё неизвестно, когда она вообще у меня появится, хотя по сравнению с той переделкой, в какую я угодил, это было сущим пустяком.

- Ну че, инструктор, отмахался? - снова Костыль. - Теперь ты в моей власти. Щас подумаем, как тебя лучше попользовать...

- Шёл бы ты отсюда, Костыль, подобру-поздорову, - охолонил его твердым голосом Кржижановский.

- Опа! Ты че, комбриг, белены объелся, в натуре? Совсем страх потерял?

Повернув голову, вижу, как Феликс Осипович выпрямляется, оказавшись на голову выше настырного уголовника, чьи двое подельников разом напрягаются. Но вижу, что и вокруг комбрига начинает кучковаться народ с лицами, наполненными решимостью. Ага, а Костыль, оказывается, струхнул, глазки-то забегали.

- Ты что же думаешь, мы тут так и будем терпеть твои выходки? - грозно вопрошает комбриг. - Не сумеем дать достойный отпор?

- Ладно-ладно, не кипешуй, комбриг, - стушевался Костыль. - Никто твоего кента трогать не собирается, это мы так, шуткуем.

И в сопровождении двух 'быков' двинулся в 'блатной угол'. Фух, отлегло! Воспользовавшись моей беспомощностью, и впрямь могли сотворить со мной какое-нибудь безобразие. Понятно, грыз бы глотки врагов зубами, но так или иначе - сила сейчас на их стороне. И если бы не Кржижановский... Обязан я ему теперь, сильно обязан.

- Спасибо, товарищ комбриг, - выдавил я из себя.

- Да не за что, это вам спасибо, товарищ инструктор, что подняли ил со дна нашего болота, показали им вчера, где раки зимуют. А то, видишь ли, установили тут свои порядки... Я смотрю, вам сегодня крепко досталось.

- Да уж, так меня ещё не били. Ребра, гады, поломали, почки тоже, похоже, отбили.

То, что почки отбитые, я убедился во время посещения параши, куда кое-как, не без помощи добрых людей, все-таки добрался. Правда, нужду справлял за занавеской один. Без особой радости наблюдая за красноватой струей, с тоской думал, что же меня ещё ждет в будущем. И, похоже, ничего хорошего. Если уже после двух дней допросов такое со мной сотворили, то дальше будет только хуже. Даже если и до смерти забьют - закопают где-нибудь на окраине Москвы в братской могиле - даже креста не поставят. Ох ты ж Боже ты мой! За что меня так угораздило-то?!

Между тем коридорный принес обед: баланду с куском хлеба на брата, овсяную кашу с куском настолько просоленной селедки, что жгло рот, и по стакану светлого чая. Кусок сахара выдавали отдельно, и многие предпочли припрятать его до лучших времен. А я кроить не стал, тут же опустил в ещё горячую воду. Не так же грызть, как некоторые. Чудо, что не сломали челюсть, удары у того же Фриновского весьма чувствительные. Хотя самым твердым из пайка помимо сахара был кисловатый хлеб, но при желании и его можно было размочить до состояния тюри.

Невольно вспомнилось, как в детстве бабушка крошила мне хлеб в тарелку с молоком, и я с удовольствием уминал эту тюрю за обе щеки. Эх, где ты, мое беспечное детство, которое уже не вернуть...

Хотел разбудить Кржижановского, но тот, словно услышав, что принесли хавчик, сам проснулся. После обеда рядом со мной присел немолодой, интеллигентного вида товарищ.

- Куницын, Степан Порфирьевич, артиллерийский инженер, - представился он.

- Очень приятно, Сорокин, - пожал я протянутую руку.

- Хотел выразить вам свою признательность.

- За что?

- За то, что поставили на место этих уголовников.

- Ах, вон вы о чем... Да не за что, рад, что пробудил ваше общество от спячки своим примером, - усмехнулся я. - И вам спасибо, что прикрываете меня теперь, когда я немного не в состоянии постоять за себя.

К нашей беседе присоединился комбриг. Как-то невольно они двое переключились на воспоминания, и Куницын спросил меня:

- А вы, Ефим Николаевич, сами-то откуда родом будете?

Блин, как бы ответить, чтобы не запалиться... Сам-то я из Подольска, но мало ли, вдруг здесь кто-нибудь тоже из подольских, начнут ловить на нестыковках. Все-таки Подольск 2017-го и 1937-го - две большие разницы. Ладно, если что - сошлюсь на секретность.

- Из Подольска я.

- Из рабочей семьи?

- Отец у меня железнодорожник был, умер, а мать портнихой работала.

Тут я малость приврал. Отец у меня до выхода на пенсию был кадровым офицером, дорос до подполковника. А мать в политотделе служила машинисткой. Когда мне было три года - отца перевели служить в ГСВГ, куда он полгода спустя привез и нас с матерью. Там я вполне сносно насобачился шпрехать на языке аборигенов, это знание мне пригодилось годы спустя во время контактов с немецкими бизнесменами. В 1989 году, в рамках объявленного Горбачевым плана одностороннего сокращения Вооруженных Сил СССР, из Западной группы войск был выведен и расформирован в том числе и десантно-штурмовой батальон под командованием моего отца. Мы осели в Подмосковье, а через два года батя вышёл на пенсию.

К счастью, после этого вопросы о малой Родине закончились, и начали обсуждать наше будущее. Оба моих собеседника были уверены, что следователи во всем разберутся, и вскоре они окажутся на свободе и будут восстановлены в правах и званиях.