Харри Мулиш - Расплата

Пистолет на столе, словно тяжкая гиря, потащил Антона за собою в глубину, в прошлое. И как начисто забылось то, что произошло с ним позднее, в камере, так ясно вспомнил он последний вечер дома. Выстрелы, а потом — опустевшая набережная и тело Плуга. Конечно, он всегда понимал, что перед тем там должны были быть люди, но то были скорее логические домыслы; теперь это стало реальностью. Он слышал крики, но кричал, оказывается, не Плуг, а Такес. Он утверждал, что крик этот был жизненно необходим.

В пепельнице, стоявшей рядом с пистолетом, что-то начало дымиться.

— А потом? — спросил Антон.

— А потом, а потом, а потом… — сказал Такес, странно пританцовывая. — А потом — суп с котом. Она не могла ехать дальше. Я пытался посадить ее на свой багажник, отвезти куда-нибудь в кусты и спрятать. Но тут подоспели боши, и какая-то женщина начала кричать из окна, что видит нас. И она отдала мне свой пистолет, поцеловала, и это было все. Еще немного пострелять и убираться. Потом я пытался с той бабой по-своему разделаться, пока война не кончилась, но мне это не удалось. Так и гуляет где-то, симпатичная такая старушка. — Он взял пистолет со стола и взвесил его в руке, как антиквар — дорогую безделушку. — С этой штукой в руках я с удовольствием бы с ней поговорил… «Добрый вечер, мадам, как дела? Все в порядке? И детки здоровы?» — Он положил палец на спусковой крючок и осмотрел оружие со всех сторон. — Знаешь, из него все еще можно стрелять. После войны я должен бы был сдать его твоему тестю и его друзьям. Меня можно привлечь к суду: такую штуку разрешено держать, как сувенир, только тогда надо залить дуло; но я решил этого не делать. Нельзя ведь заранее знать, когда он может тебе пригодиться, — Такес посмотрел на Антона, — как последнее средство. — Он положил пистолет и поднял палец, прислушиваясь. — Слышишь? Плачет. Ни одна мать не нежила своего ребенка так, как Труус эту штуку… — Казалось, что на глазах у него вот-вот выступят слезы, но этого не случилось. — Знаешь, — сказал он вдруг, без всякого перехода, — я однажды видел фильм о человеке, чья дочка была кем-то изнасилована и убита. Парень получил восемнадцать лет, и человек этот клянется, что он убьет его в тот день, когда тот освободится. После восьми лет тот выходит на свободу: снижение наказания, хорошее поведение, помилование и всякое такое. С пистолетом в кармане тот человек ждет его у выхода, и ты видишь, как они целый день ходят вместе и разговаривают. Наконец он решает не убивать его, так как понимает, что тот — тоже несчастный человек и жертва обстоятельств. — Вверху зазвонил телефон, и, медленно идя к двери, Такес закончил свой рассказ: — Последний кадр: человек стоит, и ты видишь того парня, уходящего по лесной тропинке, с чемоданом. Потом на его спине появляется белое пятнышко, которое выдвигается вперед и образует слово КОНЕЦ. И тут я понял одну вещь: этот человек, несмотря на все его понимание, должен был вытащить свой пистолет и выстрелить ему в спину. Потому что его дочь была убита не обстоятельствами, но тем парнем. И если ты этого не сделаешь, то своим поведением продемонстрируешь, что все, кому пришлось жить при гнусных обстоятельствах, — потенциальные насильники и убийцы. Я сейчас.

Тишина наступила в подвале; но насилие, вызванное к жизни Такесом, неслышным эхом дрожало в воздухе. Мягко потрескивала сломанная лампа. Антон сел на край стола спиной к пистолету и посмотрел на губы, плывущие в Северном море. Он хотел прижаться к ним губами, но не смел. Фотография. Улыбаясь, она смотрела на него. Где бы он ни был, смотрела она на него, ей не нужно было двигать глазами; она могла смотреть одновременно на сто человек, и на каждого она смотрела так, как в ту минуту, когда был сделан снимок, и не становилась старше, и сама ничего не видела. Точно таким же взглядом, взглядом Саскии, смотрела она тогда, в темноте, — на него, мимо него, через него — раненая, только что застрелившая убийцу, накануне неведомых еще пыток и расстрела среди песков, в дюнах. Он прижал руки к лицу — там, где она его касалась, — и закрыл глаза. Мир — это ад, думал он, ад. Пусть завтра небо падет на землю — все равно из-за всего, что случилось, оно давно перестало быть небом. Никогда больше не будет ничего хорошего. Жизнь во Вселенной была неудачей, грандиозным фиаско, было бы лучше, если бы она вовсе не возникала. Лишь после того, как она перестанет существовать и не останется даже воспоминания о предсмертных стонах, в мире снова воцарится порядок.

Он почуял вдруг ужасную вонь и открыл глаза. Из пепельницы поднимался голубой столб дыма. Он выплеснул остатки виски на пылающую массу, но от этого вонь лишь усилилась. В углу он увидел кран над низкой квадратной раковиной и хотел отнести пепельницу туда, но, схватившись за нее, обжегся. Он пошел к крану со стаканом, полил водой пальцы, наполнил стакан и выплеснул его в пепельницу; содержимое ее превратилось в черное месиво. Дым клубился под низким потолком. Он попытался открыть форточку, но рама не поддалась; он вышел наружу. В коридоре он вспомнил о пистолете на столе. Ключ еще торчал в замке, он запер дверь и стал подниматься по лестнице.

Такес стоял в своей комнате, глядя в окно. Трубка лежала на телефоне. Снаружи слышны были крики и вой сирен.

— Вот ключ, — сказал Антон. — Внизу воняет: пепельница чуть не загорелась.

Не оборачиваясь, Такес спросил:

— Помнишь того человека, что сидел вчера в кафе около меня?

— Конечно, — отвечал Антон. — Это был я.

— Человека с другой стороны, с которым я разговаривал.

— Смутно.

— Так вот, он только что покончил с собой.

Антон почувствовал, что не может больше этого вынести.

— Почему? — спросил он, неожиданно для себя шепотом.

— Он сдержал слово, — ответил Такес, вряд ли обращаясь к нему. — Когда Лагес в пятьдесят втором был помилован, он сказал: «А теперь они еще освободят его, и тогда я покончу с собой». И мы смеялись, что, когда это случится, он будет стар, как Мафусаил…

Антон постоял еще, глядя ему в спину. Потом повернулся и вышел из комнаты. Старик в пижаме исчез. За дверью, по радио, томный голос пел:

А потом… а потом… а потом… Время проходит мимо. «Что было — то прошло», — говорим мы, и — «Будущее покажет». Язык лишь отражает концепцию, присущую большинству: мы смотрим в будущее, оставляя прошлое за спиной. Будущее перед нами, прошлое — позади. Поэтому динамические личности ощущают настоящее как корабль, рассекающий волны в бурном море будущего; для пассивных же людей оно скорее плот, медленно сплавляющийся вниз по течению реки. С обоими этими представлениями, конечно, что-то не так, потому что если время — движение, то движение это должно происходить в других временных координатах; так возникает бесконечная цепочка времен — своеобразное зрелище, вызывающее неприятное чувство у размышляющего на эту тему; но представления сердца не подчиняются разуму. Кстати, те, кто считает, что будущее — впереди, а прошлое — позади, совершают и другую ошибку. Она состоит в том, что для них события каким-то образом уже присутствуют в будущем и в определенный момент достигают настоящего, чтобы наконец прийти к успокоению в прошлом. Но в будущем ничего нет, оно пусто, человек может в любую минуту умереть, и, таким образом, он оказывается перед лицом пустоты, в то время как позади него, несомненно, что-то есть: прошлое, которое хранится в памяти.