Ирвин Шоу - Солнечные берега реки Леты

Перед самым перерывом в контору влетела дочь. Она чмокнула Хью, сказала:

— Поздравляю тебя, папуля! — и вручила ему небольшой продолговатый пакетик, перетянутый вверху цветной резинкой.

Клэр было двадцать два, и замужем она была четыре года, но упрямо продолжала звать его «папуля». Смущенный Хью открыл пакетик. Там была авторучка с золотым колпачком. Это была четвертая авторучка, подаренная ему Клэр за последние шесть лет: две — в дни рождения, третья — на рождество. Она не унаследовала отцовской памяти.

— Это еще зачем? — спросил Хью.

— Папуля, — сказала Клэр, — ты шутишь!

Хью уставился на ручку. Он твердо знал, что это не день его рождения (12 июня) и, уж конечно, не рождество (25 декабря).

— Не может быть, — недоверчиво проговорила Клэр. — Забыл? Ты?

Хью вспомнил лицо Нарсис за завтраком, ее шмыгающий нос.

— О господи!.. — сказал он.

— Сегодня вечером не вздумай являться домой без цветов, — сказала Клэр. Она беспокойно глянула на отца. — Папуля, ты плохо себя чувствуешь?

— Я в полном порядке, — раздраженно ответил Хью, — а о годовщине раз в жизни каждый может забыть.

— Только не ты, папуля.

— И я. Я тоже человек, — сказал он, но был потрясен.

Он отвинтил колпачок и, низко склонившись над столом, заглавными буквами написал в блокноте: ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА. Теперь у него стало восемь авторучек.

— Это как раз то, что мне нужно, Клэр, — сказал он, пряча ручку в карман, — большое спасибо.

— Ты не забыл, что обещал повести меня обедать?

Клэр сговаривалась с ним об этом накануне по телефону, чтобы за обедом, как сообщила она Хью, обсудить с ним ряд серьезных вопросов.

— Конечно, нет, — поспешно сказал Хью.

Он надел плащ, и они вышли. Он заказал морской язык, но потом, вспомнив, что Нарсис за завтраком сказала, что на ужин будет рыба, передумал и заказал баранью отбивную. Клэр заказала жареного цыпленка, уолдорфский салат и бутылку вина, потому что, сказала она, после бутылки вина день кажется не таким печальным. Хью не понимал, почему хорошенькой двадцатидвухлетней девочке необходима бутылка вина, чтобы день не казался таким печальным, но не вмешивался.

Пока Клэр исследовала карту вин, Хью достал из кармана письмо Мортона и принялся за чтение. Мортон просил прислать двести пятьдесят долларов. По его словам, он одолжил «плимут» у одного из приятелей по колледжу и, возвращаясь с танцев, влетел на нем в канаву, а ремонт ему обошелся в сто двадцать пять долларов. С ним в машине была девушка, она себе сломала нос, а доктор потребовал за нос сто долларов, которые Мортон обещал заплатить. Потом шли десять долларов за две книги по этике и еще пятнадцать, пользуясь выражением самого Мортона, для круглого счета. Хью сунул письмо в карман, не сказав о нем Клэр ни слова. «Это еще слава богу, — подумал Хью, — в прошлом году, когда его чуть не выгнали из школы за списывание на экзамене по теории счислений, было хуже».

Поедая цыпленка и запивая его вином, Клэр рассказывала отцу о своих тревогах. Главная — это Фредди, ее муж. Она была в нерешительности, сообщила она, расправляясь с цыпленком, — бросать его или заводить ребенка. Она была уверена, что у Фредди роман с другой женщиной, на 78-й Восточной улице, они встречаются днем, и, прежде чем предпринять какие-либо шаги в том или другом направлении, она просила Хью повидаться с мужем, поговорить с ним, как мужчина с мужчиной, и выяснить его намерения. С ней Фредди не станет объясняться. Стоит ей заговорить об этом, как он уходит из дому и ночует в отеле. Если развод, то шесть недель в Рино обойдутся Хью в тысячу долларов минимум, потому что Фредди ее уже предупредил, что на такую ерунду не даст ни цента. И вообще у Фредди сейчас финансовые затруднения. Он превысил свой счет в автомобильном агентстве, на которое работает, и они две недели назад перестали переводить ему деньги. Ну, а если ребенок, то доктор, такой, какой ей нужен, обойдется в восемьсот долларов, и еще минимум пятьсот на больницу, на сиделок, но вообще-то она знает, что тут во всем можно положиться на папулю.

Она пила вино и говорила, говорила, а Хью молча ел. Фредди, по ее словам, уже пять месяцев не платил членских взносов в гольф-клубе, и они собираются объявить об этом публично, если он не внесет долг до воскресенья. А это такой позор, что просто срочно необходимо заплатить, и Фредди, как получил письмо от секретаря клуба, места себе не находит и на всех кидается.

— Я сказала ему, — продолжала Клэр со слезами на глазах, не переставая методично жевать, — я сказала ему, что я с радостью пойду работать, но он ответил, что будь он проклят — он не даст никому повода говорить, будто он не в состоянии обеспечить собственную жену. И правда ведь, за это его можно только уважать. А еще он сказал, что больше ни за что не попросит у тебя ни гроша. И разве можно им после этого не восхищаться?

— Конечно, — сказал Хью, памятуя, что за четыре года зять перебрал у него в долг три тысячи восемьсот пятьдесят долларов и не вернул ни цента. — Конечно, конечно. Он знал, что ты сегодня пойдешь со мной разговаривать?

— Смутно, — сказала Клэр и налила себе еще стакан вина. Тщательно подобрав последние кусочки яблока и грецких орехов из салатницы, Клэр добавила, что рада бы не сваливать на него все это, но он единственный в мире человек, чьему решению она может довериться. Он такой надежный, здравомыслящий и находчивый, а она уже и не знает, любит она Фредди на самом деле или нет, и в голове у нее такая путаница, и она не может смотреть, как Фредди все время мучается из-за денег, и пусть Хью скажет, только честно, как он думает: ей уже можно стать матерью в ее двадцать два? К тому времени, как они покончили с кофе, Хью пообещал поговорить в ближайшее время с Фредди о той женщине с 78-й улицы, и подписать чек либо на путешествие в Рино, либо на акушера — это уж как сложится дело — и обещал подумать насчет просроченных членских взносов.

По пути в контору Хью купил для Нарсис сумку из крокодиловой кожи за шестьдесят долларов, и, когда он выписывал чек и отдавал его продавщице, его на мгновение кольнуло острое беспокойство: не дай бог вдруг инфляция.

После ленча работать было трудновато, потому что он все продолжал думать о Клэр и о том, какой она была маленькой (корь в четыре, через год свинка, шины на зубах от одиннадцати до пятнадцати, прыщи между четырнадцатью и семнадцатью). Он медленно двигался по Сорренто. М-р Горслин во второй половине дня заходил дважды. Первый раз он сказал: «Все еще на Сорренто?» — а второй раз: «Какого черта! Кому интересно, что этот коммунистический русский написал там книгу?».

Кроме обычной слабости в паху, Хью в этот день чувствовал, как у него учащалось дыхание и комок подкатывал к горлу, когда м-р Горслин стоял у него за спиной.