Хайме Манрике - Улица Сервантеса

Сундуки дона Луиса ломились от золота, которое он выручал благодаря семейным виноградникам и фруктовым садам возле Толедо. Каждый день, стоило ему удалиться в семейную часовню для молитвы, я облегчал самые большие сундуки на пару монет. Состояние дона Луиса было столь огромно, что он никогда не заметил бы пропажи нескольких эскудо, призванных сделать мою жизнь чуть более приятной. Похоже, мне так и не приведется увидеть мир; игорные дома стали моим утешением.

По всей видимости, дон Луис полагал, что «Дон Кихот» окажется однодневкой, подобно множеству других романов, появлявшихся каждый год в мадридских лавках. Поэтому написание первой главы не продвинулось дальше начального абзаца. Однако в 1607 году стало известно, что роман вышел в Брюсселе и имел оглушительный успех там и во Франции; последовали переводы на английский и другие языки. Дон Луис немедленно принялся диктовать мне второй параграф, затем третий и так далее – пока не закончил всю главу.

Однако вместо того, чтобы продолжить повествование, мой хозяин объявил, что настало время пролога. За следующие годы дон Луис переписывал его бессчетное множество раз. В сущности, в прологе говорилось, что вторая часть будет «менее хвастлива и оскорбительна по отношению к читателям»; что Сервантес не имеет права жаловаться «на то, что я извлек пользу из его сочинения» или сердиться на Авельянеду, посмевшего продолжить его роман, ибо «нет ничего необычного в том, что разные люди обращаются к одной истории». Далее дон Луис приводил в свою защиту пример с многочисленными «Амадисами» и замечал, что даже не надеется заслужить снисходительность Сервантеса, ибо всем известно, что тот «стар, как родовой замок Сервантесов… и в силу преклонного возраста… его раздражает все и вся». Также в прологе дон Луис извинялся перед читателями за ошибки первого «Дон Кихота» ввиду того, что он писался в тюрьме, а преступники «болтливы, нетерпеливы и вспыльчивы», и, наконец, завершал свои рассуждения обещанием, что продолжение, в отличие от начала, «не учит распущенности, а, напротив, показывает, как сохранить желанную ясность рассудка».

Я начал понимать, что этот злорадный старик ничем не лучше меня – разве что богаче. Мысленно я никогда больше не использовал по отношению к нему уважительное «дон». Я еще мог понять, почему он помешался на друге, который предал его в далекой молодости; но идея писать книгу, только чтобы разрушить благополучие другого человека – старого нищего калеки! – могла прийти в голову только бессердечному испанскому аристократу. Такому греху не было оправдания.

Должно быть, он почувствовал, что я отдаляюсь от него, поскольку вскоре после завершения пролога сказал:

– Паскуаль, за прошедшие годы вы не раз доказывали мне свою верность, и я невероятно благодарен за стойкость, с которой вы помогали мне переносить удары судьбы. У меня нет поводов вам не доверять. Но я вынужден просить никогда и никому не рассказывать об этом романе. Можете ли вы дать мне такое обещание?

– Если это удовлетворит вашу светлость, – быстро ответил я, – могу поклясться памятью своей матери, что унесу вашу тайну в могилу.

Вскоре после этого разговора дон Луис обмолвился, что составил новое завещание.

– Вас я вспомнил наиболее щедро, – сказал он.

У меня не было причин сомневаться в правдивости этих слов: он был безмерно богат и не имел близких друзей или родственников. Донья Мерседес умерла вскоре после того, как Мадрида достигли известия о кончине брата Диего. Я вполне сознавал, что таким образом дон Луис пытается купить мою безоговорочную преданность, дабы я сохранил его тайну и оставался покладистым соучастником преступления. «Я продал душу дьяволу», – подумал я.

Луис Лара почти двадцать лет был моим хозяином. После смерти сына он совершенно утратил интерес к своей внешности. Если не считать воскресных служб, он почти не выходил на улицу, оставлял большую часть обеда на тарелке, часами простаивал на коленях в часовне, спал мало. В конце концов он достиг такого истощения, что сломался бы под натиском первой серьезной болезни. Разумеется, я не мог спрашивать, с какой именно щедростью упомянут в завещании, но порой пускал воображение вскачь и мечтал, как после смерти дона Луиса унаследую его дом со всей меблировкой, а также по меньшей мере один виноградник. Мои мечтания подогревались сундуками, полными золотых эскудо. Помимо меня, о них знал только лакей Хуан, но он был настолько стар и придурковат, что я мог его не опасаться. Все, что мне оставалось, – ублажать Луиса и терпеливо ждать его кончины, которая обещала сделать меня богатым идальго и вернуть некогда утраченное предками положение. Настанет день – и щит Лара на парадной двери сменится гербом Паредесов.

Луис продолжал с обычной медлительностью работать над романом. Казалось, переиздание «Дон Кихота» 1608 года оставило его безучастным. Его неспешность меня более чем устраивала. Пока я мог посещать игорные дома и вкушать запретные удовольствия, я был спокоен.

С течением времени популярность «Дон Кихота» только увеличивалась, и точно так же росла одержимость Луиса Сервантесом. В 1609 году, узнав, что Мигель вступил в Братство рабов Святейшего причастия, а его жена и сестры присоединились к Третьему ордену [19]Святого Франциска, Луис с усмешкой заметил:

– Если они думают, что от этого станут менее евреями, они сильно заблуждаются.

Через год прошел слух, что Сервантес отбыл в Барселону в свите графа Лемосского, которого король назначил своим наместником в Неаполе.

– Если бы только граф знал! – возопил Луис, когда я сообщил ему эту новость. – Паскуаль, это моя вина, что я еще много лет назад не открыл миру истинную природу этого негодяя!

Впрочем, злость моего хозяина несколько утихла, когда Сервантес покинул графа и вернулся в Мадрид.

Наконец дон Луис закончил вторую часть «Дон Кихота». Поскольку он не желал, чтобы кто-нибудь – даже будущий издатель – знал имя автора, он уполномочил меня заняться публикацией романа. Наши переговоры были в самом разгаре, когда Сервантес объявил, что в 1613 году выйдет его новая книга – «Назидательные новеллы».

– Приостановите все переговоры об издании «Дон Кихота», – распорядился дон Луис. – Дождемся следующего года. Я ждал так долго, что могу потерпеть еще немного, и тогда уж с чистой совестью доказать миру свое превосходство как литератора. К тому же я не хочу, чтобы мой роман сравнивали с другой книгой.

Сервантес был так знаменит, что первый тираж «Назидательных новелл» разошелся за несколько недель. Разумеется, дон Луис их прочел.

– Это не новеллы, Паскуаль, – был его вердикт. – Скорее уж пьесы. Как бы там ни было, они более сатирические, чем назидательные. Нельзя отказать им в изобретательности, – признал он. – Новелла про собак довольно остроумна, хотя и чересчур многословна – как обычно. Но его убогие познания латыни налицо. Кого он надеется обмануть своей дутой эрудицией? Он навсегда останется неучем!