Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов

Хозяин магазина с женой жил на втором этаже, мы их почти никогда не видели. Торговали посменно две их дочери. Обе смуглые, загорелые – в шортах и топах в горошек. Одна дружелюбная, а вторая, та, что моложе и худее, была неприветливая. Она брала у нас монеты, молча кидала их в кассу и смотрела поверх нас в окно, а над окном висели липучки в мухах, словно обсыпанные изюмом. Смотрела отстраненно, и руки ее шевелились будто сами по себе. Эта вторая продавщица нам ничего плохого не делала – она просто нас игнорировала. У нее были длинные волосы, скрученные в высокий пучок, почти сползающий на лоб. И губы покрашены лиловой помадой.

Первый раз придя в магазин, мы поняли, почему Нэн собирает карточки с самолетами. На серых гладких ступеньках, обняв коленки, сидели двое мальчишек. Моя сестра говорила мне, что мальчишек надо не замечать, иначе будут дразниться. Но эти мальчишки знали Нэн, и они не дразнили ее, а очень даже уважали.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил один.

Нэн улыбнулась, ладонью откинула волосы со лба, поерзала худенькими плечами под пышной блузкой, медленно вытащила из кармана шорт карточки и начала их тасовать.

– А у тебя есть? – спросил другой мою сестру. В кои-то веки она была посрамлена. После этого сестра уговорила маму курить другие сигареты, чтобы собрать свою колоду карт с самолетиками. Где-то через неделю я подглядела, как она стоит перед зеркалом, совершенствуя этот жест – вытаскивать карты из кармана, точно факир кобру.

Всякий раз отправляясь в магазин, я должна была купить для мамы буханку хлеба в вощеной бумаге, иногда еще сухой торт «Джиффи», если он не кончился. Моей сестре не поручали покупок – она быстро сообразила, что быть нерадивой дочерью очень даже выгодно. Зато мне в награду – и в утешение – мама разрешала каждый раз оставлять по центу. И я скопила пять центов и первый раз в жизни купила себе фруктовый лед на палочке. Мама нам никогда его не покупала – только мороженое в вафельных рожках. Она говорила, что во фруктовом льде вредные добавки. И я сидела на ступеньках магазина и лизала фруктовый лед, пока у меня в руках не осталась деревянная палочка. И я все хотела увидеть эту вредную добавку. Я представляла, что она где-то внутри, наподобие сердцевины у кукурузного початка. Но никакой добавки я не нашла.

В тот день мы сидели на ступеньках магазина втроем. Нэн с моей сестрой нечем было заняться, потому что мальчишки не пришли. День был жарким как никогда: над рекой стояло марево, и в нем колыхались силуэты проплывающих судов. Фруктовый лед сильно таял, я съела половину и отдала сестре. Она взяла его молча – я так хотела, чтобы она меня поблагодарила. А она поделилась с Нэн.

Из-за угла показался Фред – он шел в магазин. Мы не очень-то удивились, мы не первый раз его тут видели.

– Привет, красавица, – сказал он моей сестре. Мы подвинулись, пропуская Фреда.

Он довольно долго пробыл в магазине и вышел оттуда с буханкой хлеба. Сказал, что заехал сюда по дороге из города, и предложил нас подвезти. Конечно, мы согласились. И вроде ничего особенного не происходило, только дочь владельца магазина, та, худая и лиловая, вышла на крыльцо и смотрела, как мы уезжаем. Руки скрестила на груди: так стоят в дверях женщины, которые просто любят поглазеть. Она не улыбалась. Я подумала, что она вышла посмотреть на грузовое судно, но потом увидела, что она смотрит на Фреда. Таким взглядом, будто готова его убить.

Фред, кажется, и не заметил. Всю дорогу домой он распевал песни. «Кэти, прекрасная Кэти», – пел он и подмигивал моей сестре, ведь ее звали Кэтрин. Окно возле него было опущено, и на нас летела дорожная пыль, и наши брови становились белесыми, а волосы Фреда седели. На каждом ухабе моя сестра и Нэн весело взвизгивали: скоро и я позабыла про свои обиды и тоже начала визжать.

Казалось, мы живем в коттедже долго-долго – а ведь на самом деле всего одно лето. В августе я уже почти забыла квартиру в Оттаве и человека, который избивал жену. Словно это было в какой-то другой жизни. Но, несмотря на солнечное лето, реку, просторы, та жизнь была счастливее. Потому что прежде мы без конца переезжали и меняли школы, и сестра научилась ценить меня: я была на четыре года младше, но я была ее сестра и всегда рядом. Теперь же эти четыре года выросли в целую пропасть, точно каньон или пустынный берег, по которому моя сестра уходила от меня все дальше и дальше. Я так хотела быть, как она, но уже не знала, какая она, моя сестра.

В конце августа запестрела листва на деревьях. Не сразу – то тут, то там краснел одинокий листочек, словно предупреждение. О том, что скоро в школу, скоро новый переезд. Мы даже не знали еще, куда именно, и когда Нэн спросила нас, в какую школу мы пойдем, мы уходили от ответа.

– Я уже восемь школ поменяла, – гордо сказала сестра. Я была младше, поэтому поменяла только две. Нэн все время училась в одной и той же. А потом она спустила пышную деревенскую блузку с плеч и показала, что у нее растет грудь. Ореолы вокруг сосков чуть-чуть набухли, а так Нэн была плоская, как и моя сестра.

– Подумаешь, – сказала сестра и задрала трикотажную кофточку. Так они соревновались, а я не могла с ними тягаться. Они менялись, а перемены все больше пугали меня. И я побрела обратно к дому Бетти, где меня ждало кривое недовязанное кукольное платье – я шла туда, где все оставалось по-старому.

Я постучала в стеклянную дверь и открыла. Я собиралась спросить: «Можно войти?» – как обычно. Но на сей раз я ничего не сказала. За круглым столиком из кованого железа сидела Бетти. В шортах и в полосатом топе, сине-белом, с брошкой в виде маленького якоря, сверху повязан фартук с цыплятами. Бетти просто тупо сидела – перед ней даже не было чашки с кофе, – бледная и растерянная, как будто ее ударили ни за что ни про что.

Она увидела меня, но не улыбнулась и не пригласила войти.

– Что же мне теперь делать? – спросила она.

Я оглядела кухню. Все как прежде: на плитке – кофейник с ситечком, стеклянная птичка все так же качалась над чашей с водой, – никаких разбитых тарелок, никакой воды на полу. Что случилось?

– Ты заболела? – спросила я.

– Ничего тут не сделаешь, – сказала Бетти.

Она выглядела так странно, что я испугалась. Я выбежала из кухни и помчалась, перескакивая через травяные кочки, к маме – мама всегда знала, как поступить.

– С Бетти что-то случилось, – сказала я.

Мама месила тесто в миске. Она соскребла тесто с ладоней, вытерла их о фартук. Она не удивилась и не спросила, что стряслось.

– Сиди тут, – сказала мама. Взяла сигареты и вышла из дому.

Вечером нас уложили спать рано, потому что маме нужно было поговорить с отцом. Мы, конечно, подслушивали – еще бы, при таких стенах.