Франце Бевк - Сундук с серебром

— Теперь тебе придется остаться дома, — сказал он, вздохнув. — По-другому не выходит.

Ангелца повернулась на каблучке и смерила его взглядом с ног до головы.

— Это вы всерьез? — удивилась она. — Чтоб я вернулась в эту хибарку? — И отвернулась. — Больно надо опять мешки таскать!

Покачиваясь, отошла в угол и стала рассматривать картинки на стене. Михале следил за ней глазами. Затаенная мысль, что дочь могла бы заменить ему Малию, навсегда исчезла. Ангелца только внешне походила на мать, а по характеру — вся в него. Лишь сейчас он понял это. Ей нет дела до земли, ее тянет к легкой обеспеченной жизни. Это ему нравилось, но, сообразив, сколько забот ляжет на него, он схватился за голову.

— Да мне со всем не справиться, — заохал он.

— Тогда продайте! Продайте этот нищенский клочок земли!

— А что потом? Чем жить?

Ангелца смахнула пыль с лавки и села. Взглянула на отца. Каким он казался ей беспомощным и неразумным, словно ребенок, заблудившийся в лесу!

— Я выйду замуж, — сказала она. — Думаю, что скоро выйду. Тогда возьму вас к себе. Как только немного устроюсь, напишу… Наколете мне иной раз дровишек, плохо вам не будет…

Михале уставился на дочь. Правда это, или она лжет из сочувствия? Он охотнее верил хорошему, чем плохому. И не ломал голову, за кого она выйдет; перед глазами у него стоял образ барыни, настолько богатой, что она и ему сможет под старость уделить кусок хлеба. Он всегда любил мечтать. Тихая, ясная улыбка скользнула по его лицу.

— Ну, раз так… — пробормотал он.

Дочь уехала. Михале в одиночестве стоял перед домом и с тоской в глазах смотрел на заброшенную землю. Она принадлежала когда-то Гричару. Поссорившись с сыном, старый Гричар поставил хибару. Сени, комната, погреб и хлев. Отрезал себе кусок леса, кусок луга и пашни. Все это он обнес оградой, и получилась маленькая усадьба. Участок от силы мог прокормить двоих, если удавалось еще где-нибудь подработать. Гричар двадцать лет прожил в этом уголке, а потом умер. Молодой Гричар, которому вечно не хватало денег, продал и домик и землю отцу Михале. Для него это было тем проще, что его не мучили угрызения совести, ибо через столько лет ему странной казалась даже мысль, что эта земля его.

Дай себе Михале труд поразмыслить, он бы понял, что хибарка уже не принадлежит ему. Пологар ссудами крепко привязал его к себе. Когда Михале не мог раздобыть денег на похороны, он молил соседа как Бога. Ладно, он поможет ему в последний раз, только пусть Михале перепишет землю на него. Михале обещал бы ему и душу, лишь бы деньги получить.

Правда, он не слишком упрекал себя за эту продажу. Не было у него такой тесной связи с землей, как у его отца или Малии. Разве что глухой страх перед будущим заставлял его в душе противиться. И почему именно Пологару? Не такими уж они были добрыми соседями, еще с юношеских лет остались между ними счеты. Лучше бы землю купил Гричар, она ведь раньше ихняя была. Михале предлагал, но Гричар отговаривался, нет, мол, денег. Боялся, что Пологар будет недоволен. Слух уже прошел по селу.

Михале старался не встречаться с Пологаром. Пусть сам явится. Но Пологар не приходил, ему было не к спеху.

Михале пришлось в последние дни довольствоваться старой картошкой и квашеной капустой, и он бродил по селу пьяный от голода. К тому же подступал очередной запой. Дунет чуть сильнее ветер — ему чудится запах вина. Он долго противился искушению, но сил не хватило.

Пологара он застал в саду за косьбой. Михале плелся за ним, слова застревали у него в горле.

— Давай поговорим, — с трудом выдавил он наконец из себя, — знаешь, насчет земли…

Пологар точил косу и глядел в сторону дома.

— Ладно. Когда скажу, сходишь в город и перепишешь на мое имя.

— Нет, так не пойдет, — испугался Михале. — Дом не отдам.

— О доме я не поминал, да и о пустоши возле него тоже. Это ты себе оставь. Но вырубка моя.

Михале мрачно смотрел, как он размахивает косой. Торговаться ему всегда было неловко и противно, а сейчас тем более. Он бы тут же повернулся и ушел, да неудержимо тянет в корчму.

— И вырубку не отдам. Что же мне тогда останется?

— Да в пустоши земли чуть не в три раза больше. Вот только придется ее очистить.

Михале прислонился к стволу старой груши, ледяной пот выступил у него на лбу. Не до вырубки ему было… Он готов был отказаться и от пустоши… К черту…

— Ты мне все-таки подкинь немножко деньжат.

— Ни гроша, ни полушки. Я и так тебе слишком много дал. Можем оценщиков позвать, если мне не веришь.

Михале молча повернулся и пошел по мягкой траве. Он решил уйти и больше не показываться Пологару на глаза.

— Михале, — услышал он голос за своей спиной. — Я все равно через суд перепишу землю на себя. За долги. А ты еще и проценты заплатишь. Не забудь об этом.

Михале оглянулся и пошатнулся, как подрубленное дерево. Не мог сразу слов найти, лицо у него исказилось.

— Черт побери, Блаже, будь человеком! — вспыхнул он. — Ты дал, кто же отрицает? Но мне-то какая польза была от этого? Никакой! Почти все забрала болезнь жены и похороны.

Пологар пообещал еще сотню; ударили по рукам.

На другой день Михале, уже захмелев, сидел в корчме. Хриплый голос его с дикой силой вырывался из горла и гудел под низким потолком.

— Негоже так шуметь и петь, — сказала ему корчмарка. — Малия еще в гробу не остыла.

Михале замолк и таращил глаза, мучительно выискивая что-то в хмельном мозгу.

— Какое тебе дело до моей жены? — разозлился он. — Ты… оставь Малию в покое. Она была хорошая, — сказал он тихим голосом, проникнутым пьяной грустью. — Хорошая, хоть и назвала меня… — Он запнулся и махнул рукой. — Я бы показал, что я мужчина, показал бы, не будь на мне долга… Эх, мне бы музыкантом быть, да отец мою гармонику на колоде разрубил… А егерем я все-таки был, — засмеялся он и тут же посерьезнел. — Никогда не бывать рыбе птицею, рыба летать не может… А?..

И снова потонул в пьяном горьком разгуле, размахивая худыми жилистыми руками и расплескивая вино…

Проснулся в своем домишке, в постели. Теперь ему не перед кем стыдиться, некого бояться. Один, только старые фотографии да пустые стены с маленькими окошками. Его терзало отвращение к себе. Что он на этот раз сделал? Каких глупостей натворил? Обрывки воспоминаний всплывали в сознании.

— Эх! — Он поднял кулак, словно угрожая самому себе, и изо всех сил стукнул им по постели. — Самое лучшее — ни о чем не думать. — Встал. Не съев ни крошки, взял кирку, вышел из дому и оглядел пустошь. Здесь росла низкая трава, местами неказистые кусты, торчали белые валуны. Иногда он выгонял сюда корову попастись. Три вырубки, сказал Пологар. Михале смерил землю взглядом, мысленно наметил межевые столбы и пошел вниз.