Виктор Эмский - Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

И знаете, у меня аж сердце захолонуло. «Да разве ж такое забывается, дядя Минтемир?!» — прошептал я.

Господи, как сейчас помню вытаращенные Совушкины глазищи: «Не, пацаны, честное сталинское! Я это, я открыл окошко впустить Кузю, а оно как раз крадется — темное такое и в зимней шапке. Ну, короче, подошло к Рустемову сарайчику, а он как заорет!.. Кто-кто — Кузя, кот мой… А он, ну призрак который, вот так вот замер и стоит… Короче, стоял-стоял, а потом моргнул, гляжу — а его уже нет. Как растворился!» «Может, в сарай вошел?» — предположил я. «Чудик, там же дверь вот такенскими гвоздьми заколочена! Это оно сквозь стенку просочилось… Ну кто-кто — привидение!..»

Короче, мы пошли с ним на задний двор, к сараям, и для отвода глаз затеяли игру в маялку. Но дверь действительно оказалась забитой, а потом — какие еще там призраки — в сорок девятом-то году!..

И вот однажды вечером, когда стемнело, мы втроем — Скоча, Совушка и я (Рустема не было, ему резали грыжу), мы шли мимо сарайчика и вдруг там, за дверью, заколоченной крест-накрест, увидели свет. В дырочке от выпавшего сучка. И ведь это я, малолетний Пронин, заглянул в нее и чуть не обделался от страха, потому что за столом, освещенным свечным огарком, сидело никакое не привидение, а самый настоящий шпион — в зимней шапке это в августе-то! — и в валенках! И хотя этот тип сидел спиной к дверям, Совушка разглядел-таки, что правый потайной его карман подозрительно оттопыривался. «Да там же у него, гада, парабеллум!» — побледнев, догадался он. И мы переглянулись, мы молча посмотрели друг на друга и вдруг… побежали. Только не домой, в теплые постельки, а к ближайшему телефону-автомату, на улицу Воинова.

Потом мы стояли у парадняка, а он шел под конвоем, с поднятыми вверх руками — наш дворник Минтемир, Рустемов отец, который еще весной, то ли уехал в Казань, как говорил нам Рустем, то ли заболел открытой формой туберкулеза и лег в больницу Боткина, как утверждала Рустемова бабушка.

И когда они посадили его в «эмочку», товарищ старший лейтенант по фамилии Беспрозванный подошел к нам, говнюкам, и спросил: «Кто проявил инициативу?». И дружки мои закадычные — Совушка и Скоча — не сговариваясь, ткнули в меня пальцами: «Это он!», а я, тогда еще ну совершенно не Тюхин, скромно потупил счастливые, как детство, глаза свои…

Дырочка от сучка светилась неземным голубоватым светом. Я раздвинул доски — вторую и третью по счету от дверей направо — и пролез в сарайчик сквозь образовавшийся проем.

То, что называлось Марксэном Трансмарсовичем, фосфоресцировало на верстаке — безногое, безрукое, полупризрачное по форме, и уму непостижимое по содержанию. В этом странном и, конечно же, неземном трансфизическом феномене более или менее нормальным было разве что отсутствие глаз.

— Аве, Тюхин, моритури тэ салутант! — замерцав, прожужжало видение. Да вы присаживайтесь, небось намаялись в дороге…

И я сел на деревянный ящик из-под молочных бутылок и вдруг почувствовал, что смертельно, просто нечеловечески устал за эти годы.

— Парамона кормили? — спросил меня призрак. — Ну, а рукопись мою прочитали? — И когда я сказал, что — увы — не успел, Марксэн Трансмарсович неожиданно огорчился, даже потускнел.

— Знаете, Тюхин, — грустно сказал он, — скоро ведь начнется война. Настоящая, большая-большая… Точнее сказать — Великая да еще к тому же и — Отечественная. Вполне возможно — последняя для нашего с вами мироздания.

— Последняя, — прошептал я.

Смолк далекий оркестр. Стало слышно, как высоко-высоко, куда раньше взлетали только Скочины турманы, почти на пределе слышимости надсадно гудел моторами бомбардировщик. Быть может, та самая «Энола Гей»…

Помню, я хотел что-то сказать Папе Марксэну. Важное. Не исключено, что самое главное в своей дурацкой жизни. Я даже зажмурился, собираясь поглубже вдохнуть. И тут в дырочку от сучка потянуло запашочком, который я не спутал бы ни с чем на свете, даже страдая насморком. Пахнуло формалинчиком и сердце мое тоскливо сжалось в предчувствии неотвратимой, неумолимо приближающейся беды.

— Господи, — простонал я, — да ведь это же…

— А я знаю, Тюхин, — спокойно сказал Марксэн Трансмарсович, — у меня ведь и профессия такая — знать все на свете. К примеру, друг мой, мне доподлинно известно, что произошло с той страной, из которой вы изволили сюда сверзиться. Я знаю, что стряслось в Таврическом дворце Его Величества Самого Старшего Сержанта Всех Времен и Народов Г. М. Мандулы каких-нибудь пять минут назад. Наконец, для меня не секрет, что случится с нами буквально через мгновение…

— Что? — непослушными губами вышепнул я.

— Ну, во-первых, вы, Тюхин, сунете руку в карман и все-таки отдадите мне то, зачем ходили в Задверье…

И я, склеротик этакий, хлопнул себя ладонью по лбу — мамочка родная! — я достал из кармана пижамы такой с виду обыкновенный, чуть ли не балахнинской спичечной фабрики коробочек. Я вынул его и с виноватой улыбкой на лице протянул хозяину.

— Ну, а теперь крепче держитесь на ногах, Тюхин! — весело воскликнул мой небесный тесть. — Как у вас с нервишками? Тогда считаю до трех по-лемурийски: мене, текел, фарес-упарсин!..

И не успела отзвучать последняя, непривычно длинная для нашего земного слуха цифра, как толевая крыша над головой совершенно бесшумно, как во сне или в сказке, взмыла вдруг ввысь, с треском слетела с петель дощатая дверь и горемычная судьба моя вскричала ликующим голосом товарища капитана Бесфамильного:

— Фиксируйте, немедленно фиксируйте их!

Вспыхнули съемочные софиты, застрекотали кинокамеры. Два дюжих коммандос с опрыскивателями, стоя на крыше соседнего сарая, принялись усердно опшикивать помещение сарайчика.

Не знаю, что конкретно имел ввиду товарищ капитан, но лично меня Афедронов зафиксировал профессионально. Я и ахнуть не успел, как он круто заломил мне руки за спину. Согнутый в три погибели, я взглянул на товарища по несчастью промеж ног своих и запоздалое «ах!» — возглас несказанного, описанию не поддающегося изумления — непроизвольно исторгся из горестной груди моей. Под воздействием химикатов фотопроявителя голубовато светящееся Нечто, словно хохмы ради нареченное Вовкиным-Морковкиным, буквально на глазах стало обретать все более и более отчетливые очертания.

— Ну же — смелее, смелее! — подбодрил довольный товарищ капитан. — И Христа ради, — поотчетливее в проявлении своей классовой сущности, Марксэн Трансмарсович! А вы, товарищи операторы, фиксируйте, с предельной тщательностью фиксируйте все, а в особенности вот этот вот — обратите внимание — в его мохнатой лапочке зажатый, обыкновенный такой с виду коробочек! И чтобы крупно — на весь экран!