Эммануэль Каррэр - Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Робкий подросток, скромный буржуа, чувствующий себя не на своем месте, в 1964 году Дик весьма удивился, обнаружив, что находится в полном согласии с духом времени. Он, постоянно чувствовавший себя на обочине, совершенно выпал из этой жизни на несколько лет, в течение которых обочина, оказывается, превратилась в центр мира, так что теперь он без труда внедрился на обочину этой обочины, в небольшое сообщество авторов научной фантастики, живущих на побережье Мексиканского залива. Все они отпускали длинные волосы, украшали себя изделиями народных промыслов и курили «травку». В довершение всего, это сообщество было весьма эндогамным. Романист Авраам Дэвидсон только что полюбовно разошелся со своей молодой женой Гранией, которая восхищалась Диком и, несмотря на серьезные проблемы с весом, была не лишена привлекательности. Они вместе обратились за советом к «Ицзин» и им выпала гексограмма Пи, солидарность, союз. Связанные своего рода любовной дружбой, Филип и Грания решили поселиться вместе в домике, который стал сборным пунктом для живущих по соседству фантастов. После ссылки в Пойнт Рэйс, после душной семейной клетки, этот пылкий социальный инстинкт восхищал Дика и льстил его самолюбию, которое Анна, благоговевшая перед «большой» литературой, испытывала в течение пяти лет. Теперь он наслаждался, живя в настоящем: сидя по-турецки или валяясь на старых диванах, при том что никто не переживал, что они запачкаются, среди равных ему людей, которые считали научную фантастику королевской дорогой, а его самого — ее самым смелым землемером. Дик перестал подстригать бороду. Несмотря на то, что в «Университетской музыке» он отказывался продавать что-либо другое, кроме пластинок с классической музыкой, и воспринял первые произведения рок-н-ролла с презрением юного старика — для Элвиса было сделано исключение, так как у того тоже была сестра-близнец, родившаяся мертвой, — он стал экспертом в том, что начали называть поп-музыкой. Щелкая пальцами, трясясь, Филип Дик всем своим тяжелым телом выражал страстное желание расслабиться. Жизнь, думал он, наконец началась.

Публика, которая окружала Дика отныне, открыла в нем талант комедианта. Про него ходили небольшие легенды, и он считал своим долгом не опровергать их. Используя в качестве источника информации его книги и редкие выступления на публике, а также исходя из того, что, живя в Пойнт Рэйс, он отказался от многих приглашений, окружающие считали Филипа Дика наркоманом, параноиком, гением. Он без труда сочетал в себе все это.

Его новые приятели проводили свободное время, нанося друг другу визиты, но Дик постоянно подчеркивал, что он — агорафоб, и не двигался с места. Моя машина, говорил он, соглашается ездить только от дома до приемной моего психиатра; любое другое направление сбивает ее с пути, ведет прямо к аварии. Друзья взяли за правило навещать его. Эта позиция Горного Старца, хозяина места встреч и учредителя правил игры льстила Крысе, живущей внутри него.

Что касается того, был Дик на самом деле или нет параноиком, то его страхи казались, на первый взгляд, обоснованными. Он затеял бракоразводный процесс, который продвигался с трудом, и все, кто пережил подобное испытание, а таких было немало, понимали, что он постоянно настороже, ибо опасается дать оружие в руки женщины, которую новые друзья Дика считали гарпией, в юридическом конфликте, сменившем партизанскую войну. Именно из этих соображений, хотя они с Гранией и делили вместе крошечный дом, Дик предпочитал скрывать их связь — вернее, объяснять всем, насколько ему необходимо ее скрывать. Друзья также соглашались верить в то, что Анна наняла частного детектива, чтобы следить за мужем, и поставила его телефон на прослушивание. Во всяком случае, они с ним не спорили. Но когда, увлекшись, Филип начинал искать микрофоны в кошачьей подстилке и, не найдя их, приходил к заключению, что он имеет дело с более сильными соперниками, чем Анна со своими старыми врагами из ФБР или с неонацистами, которые поклялись погубить писателя с момента выхода в свет «Человека в высоком замке»; когда любой позвонивший ему по телефону подвергался тестированию с целью выяснить, точно ли это Рэй Нельсон или Джек Ньюком, верный друг, а не какой-нибудь самозванец; когда разговор, ставший возможным благодаря положительному результату тестирования, постоянно прерывался ругательствами в адрес невидимых шпиков («Эй, приятели, я знаю, что вы нас подслушиваете, но не имеете права мне отвечать. Поэтому я могу сказать вам; идите к черту. Идите к черту, ребята!»), — так вот, в таких случаях его собеседник говорил себе, не зная, смеяться ли ему или пугаться, что это совершенно в духе Фила Дика, такого же сумасшедшего, но при этом такого же интересного, как и его книги.

И, поскольку Дик был незаурядной личностью, в конце концов все успокаивались. К услугам его навязчивых идей было воображение артиста, постоянно находящееся в возбуждении. Во время разговора с этим человеком могло случиться все, что угодно. У него не было какой-то одной надоевшей окружающим навязчивой идеи, как у типичного среднестатического параноика. Его враги, их методы, их цели, а в особенности уровень серьезности их намерений постоянно изменялись в зависимости от обстоятельств, вдохновения, собеседника. Внутри Дика сидел хамелеон, комедиант, умеющий почувствовать свою публику, предугадать ее желания, и если иногда он сбивался с пути, то только потому, что слишком усердно старался их исполнить. Сегодня он был жертвой планетарного заговора, а на следующий день уже совершенно забывал об этом или с непринужденностью ссылался на этот факт, как на свидетельство своей легендарной паранойи, удивляясь, неужели его бред приняли всерьез — а если вы приняли его всерьез, значит, или вы сами параноик, или у вас есть веские причины верить в то, что он был прав, а следовательно, вы заодно с его врагами.

Во всем, что не касалось его работы, которую Дик, впрочем, старался сделать побыстрее, до того как она начнет вызывать у него отвращение, Филип был время от времени просто патологически непоследователен. Он торжественно показывал Грании маленький пистолет, которым он обзавелся, чтобы защищаться от Анны, если та вдруг на него нападет. Он объявил, что в крайнем случае застрелит бывшую жену и застрелится сам. Грания, очень обеспокоенная, рассказала об этом их друзьям. Те опасались худшего. И вот однажды воскресным утром Анна появилась на пороге с маленькой Лорой на руках. Она хотела поговорить с Филипом. Дик, прежде чем открыть дверь, буквально обезумев, метался из стороны в сторону, размахивая пистолетом, который он держал в одной руке и, как в водевиле, заталкивая другой Гранию в шкаф. Бедняжка провела там несколько часов, боясь услышать выстрел. Но она не услышала ничего, кроме лепета Лоры, потрескивания яичницы с беконом, которую жарил Фил, напевая своим красивым низким голосом романсы Шуберта, а также обрывков мирной семейной беседы за накрытым столом. Поздний завтрак продолжался до полудня. Когда Анна с дочкой ушли, героическая Грания, полузадохнувшаяся и с переполненным мочевым пузырем, наконец вылезла из шкафа. Фил, казалось, очень удивился ее появлению: почему она не вышла поздороваться? Возмущенные протесты Грании заставили Дика признать, что память, должно быть, его подводит, и что наркотики, которые он принимал, тоже сыграли в этом свою роль. На следующий день он, когда разговор зашел об Анне, вновь принялся размахивать пистолетом и подвергать своих друзей изощренным тестам, чтобы узнать, не являются ли они шпионами — состоящими на жаловании у ФБР, нацистов и т. п.