Любош Юрик - И придут наши дети

Директор нефтехимического комбината в Буковой Юрай Матлоха еще до полуночи вышел во двор своего домика и с опаской глядел на густые тучи, которые то сгущались над холмами, то, гонимые ветром, разлетались неизвестно куда. Он втянул ноздрями воздух, словно желая определить его влажность. Не обращая внимания на усиливающийся ветер и на беспокойно бегающего по двору пса, он думал о репортаже, о разговоре с Порубаном, о сегодняшнем совещании, о своих указаниях и о том, будут ли они выполнены как следует. Он не мог избавиться от ощущения, что забыл о чем-то крайне важном. Это было какое-то неясное, неопределенное чувство, напрасно он старался вспомнить все, шаг за шагом, докопаться до причин своего беспокойства и отогнать дурные предчувствия. Кроме того, болела нога, посылая телу мучительные сигналы. Он ходил по двору, волоча за собой непослушную ногу, до тех пор, пока не замерз до дрожи. Окрикнув пса, скачущего вокруг него, он вошел в спящий дом и улегся в постель. Спал он беспокойно, вздрагивал во сне, прислушиваясь к стуку сердца и пульсирующим толчкам крови.

Матуш Прокоп спал ничуть не спокойнее. Вечером он поиграл немного с детьми, помог Алисе выкупать маленького Мишку, а после ужина затворился в кабинете. Он просмотрел материалы, готовясь к беседе с академиком Кубенко об охране окружающей среды (встреча была назначена на вторник в одиннадцать часов в институте), потом бегло пролистал постановление правительства об охране и реконструкции исторических памятников в Банской Каменице, которое дала ему Клара Горанская, и, наконец, под тихую музыку стал набрасывать план статей и репортажей. У него ничего не получалось, он не мог сосредоточиться, и это его злило. В голову лезли другие мысли, он думал о репортаже, который ему надо завтра дополнить и выправить, о заседании редколлегии, об исторических памятниках и о Кате Гдовиновой.

Он никак не мог забыть ее настойчивый голос, требующий ответа, это ее: «Ну, скажи, мальчик мой, скажи!» Как будто все так просто — реши свои семейные проблемы, разведись с одной, живи с другой, можно подумать, что жена — это рубашка, которую можно поменять в любой момент. Он чувствовал, что натянутость между ним и Алисой все растет, отчуждение становится все более глубоким, она ждала от него тепла, слова, маленького шага, который помог бы им обоим восстановить утраченное доверие. Она надевала тонкую прозрачную ночную рубашку, под которой он видел ее стройное упругое тело, и каждый раз его мучили угрызения совести, когда они неподвижно лежали в постели и тишина в спальне была невыносимой. Он вставал и выходил, возвращался в кабинет и сидел там в пижаме в полной темноте, вытянув ноги.

Ему хотелось спать. Когда ночь перевалила за середину, ему захотелось закричать от злости, заплакать от внезапной уверенности, что ему, собственно, на все наплевать, что все бесполезно. Он вернулся в спальню. Алиса уже равномерно дышала, он лег рядом и положил руки под голову в ожидании сна. Засыпал он с сознанием, что спать осталось мало, потому что в пять утра за ним должен зайти Мики Гронец и что наконец-то они договорились сходить на рыбалку.

Когда в половине пятого утра его разбудил звонок будильника, он злился на себя, на рыбалку, на весь мир. С трудом поднялся с постели и тихонько, чтобы не разбудить Алису и детей, пошел готовить себе завтрак.

Солнечные лучи лениво пробивались сквозь редкие клочья мглистых облаков, заливая красноватыми отблесками всю поверхность Дуная. Они окрасили берега реки, деревья на склонах, одинокие рыбачьи лодки, бакены, лениво качающиеся по краям неторопливого течения. Воздух был свеж, а у самой земли еще держались полоски тумана. Где-то за поворотом реки загудел пароход, и эхо гудка долго отзывалось в речных рукавах и излучинах.

В изгибе реки, где образовались неглубокие заливы и старицы, под раскидистыми деревьями сидели двое мужчин с удочками в руках, а рядом — на палке, воткнутой в землю, висела рыбацкая сеть. Ни одному из них не хотелось разговаривать. Матуш Прокоп медленно освобождался от дремоты, и постепенно его душу стал наполнять восторг от восходящего солнца, от рождения нового дня, от резких запахов реки. Он ужаснулся: как давно он забыл о солнечных восходах в краю своего детства, на равнинах южной Словакии, откуда был родом. Он позабыл, как выглядит этот огромный оранжевый шар, выныривающий из-за железнодорожной насыпи, как золотит он колодезные журавли, стебли пшеницы, кукурузы и табака, стога сена и пыльные дороги, ведущие из деревни в поля. Он уже не жалел, что дал себя уговорить на эту рыбалку, и, хотя веки его смыкались и он дрожал от холода, великолепное зрелище природы вызывало в нем вдохновенную радость.

Микулаш Гронец привык к восходам солнца на Дунае, он внимательно следил за поплавками, за движением воды и одновременно возился с одной из удочек, укрепляя наживку на крючке и проверяя прочность лески, намотанной на катушку. Он сидел на низком рыболовном стульчике, закутавшись в старое клетчатое одеяло, подогнув под себя ноги и посасывая короткую толстую трубку.

Из-за поворота вынырнул грузовой пароход, тащивший на буксире две барки, он медленно двигался против течения. Вспененная лента воды разлилась до самых берегов и раскачала поплавки. На палубе парохода никого не было, казалось, что он пуст и движется вперед лишь благодаря каким-то таинственным законам этого раннего утра. Оба рыбака смотрели ему вслед со странной тоской в сердце.

— Не клюет, — проворчал Гронец, и его слова прозвучали неожиданно громко, нарушая тишину природы.

— Да тут, вообще, водится ли рыба? — насмешливо спросил Прокоп.

— Да, водится! — Гронец, нахмурившись, смотрел на реку и не двигался, лицо его приняло угрюмое выражение, когда он со свистом раскуривал трубку.

Один из поплавков вдруг закачался, и оба насторожились, однако сине-красный пробковый поплавок замер и больше не двигался, может быть, его просто покачнула волна или плавающая щепка.

— Рыбы мало, — заговорил Гронец и вынужден был откашляться, чтобы прочистить голос. — В Дунай вытекает городская канализация, отходы «Словнафта» и «Димитровки». — Он замолчал, словно не зная, что говорить дальше, а может быть, потому, что его слова не сказали Прокопу ничего нового. Склонившись на стульчике, он уперся локтями в колени и засмотрелся на воду. — Загрязненные воды Дуная проникают в подземные источники и заражают питьевую воду. Ты можешь себе представить, — продолжал он монотонно, — что значит отравить питьевую воду?!. На новые источники нам потребовалось бы десять миллиардов! — Он глубоко вздохнул, словно готовясь произнести длинную и обстоятельную речь, но лишь выпустил из ноздрей весь втянутый в себя воздух.