Борис Ветров - Приключения «чебурашки»

В маленькой комнате снаряжали невесту — миловидную, крупную, глазастую. Подружки помогали упаковаться ей в платье, прикалывали фату, выхватывали из россыпи косметических принадлежностей тюбики и флакончики.

— Тань, ну чего ты, как эта, ну скажи, ты с ним уже… того, да?

— Ой, отвянь, — поворачивалась румяная Таня к зеркалу то левым, то правым боком, наклоняла голову, поправляла блестящие от лака локоны и обращалась к той, что сегодня исполняла миссию свидетельницы:

— Ир, фата не криво сидит?

Серьезная Ира в девятый раз поправила фату и продолжила укладывать свои короткие пепельные волосы.

— Ой, девки, ой, приехали, — взвизгнула еще одна подружка — мелкая, прыгучая, похожая на мультипликационного барашка, хорошенькая и кудрявая.

— Ой, не могу, Сашка такой деловой, в галстуке, ну все, девки, побежали. Танька, ты жди давай.

Таня слышала, как в подъезде шумели подружки, не пропуская жениха и его друзей на четвертый этаж. Жених пел, потом кричал: «Таня, я тебя люблю», потом опять визжали девушки, получая выкуп — бутылки с шампанским и коробки конфет. Наконец в прихожей стало суетливо и тесно, появился жених — худощавый монтер с телефонной станции с нависшей на глаза прямой челкой. Он восхищенно смотрел на розовую невесту, а она розовела еще больше. Наконец все уехали. На кухне работали только соседки и родственницы, по-прежнему стучали ножи и шипели котлеты.

Через полтора часа в большой комнате опять стало тесно и душно. Мать невесты, в чьей квартире и гуляли, периодически распахивала балконную дверь, но женщины начинали дружно стенать: «Ой, холодно, холодно». Над столом уже висел неразборчивый гомон, который пресек невысокий толстячок с проволочными седыми волосами, краснолицый, громкоголосый, уверенный. Он взял рюмку, и сидящие напротив гости могли увидеть на его тыльной стороне ладони татуировку — заходящее солнце и на фалангах пальцев — 1937.

— Дорогие друзья! — зычно начал он. — Мы живем в эпоху прогресса, в эпоху научно-технической революции и борьбы за качество. Но наши уважаемые Геннадий Васильевич и Светлана Михайловна допустили брак! Брак в своей семье! И виновны в этом не столько они, сколько вот эти два создания, которых мы видим сегодня во главе стола. Это у них сегодня случился брак, и давайте пожелаем им, чтобы брак их длился долгие годы и без бракодельства! Выпьем за молодых, — закончил он и опрокинул рюмку над широким ртом с металлическими зубами. Проглотил, сморщился, утер рот и опять заговорил еще более жирным баритоном: — Ой, что-то водка уж очень горькая!

И все, давно ожидая этой фразы, заговорили:

— Ой, горькая, горькая…

А потом по знаку тамады заработал хор:

— Горько! Горь-ко!

Пили за родителей жениха и невесты. Заставляли целоваться и свидетеля со свидетельницей, подали горячее, танцевали, выходили курить в подъезд. Кто-то успел немного подраться во дворе. Спели. Но в основном все прошло тихо и мирно. Родители невесты уехали ночевать к родителям жениха, сваты предвкушали продолжение застолья и там, а молодые остались одни и, оглушенные, растерянные, бросились друг к другу.

Утром, пока молодые еще спали, вернувшиеся родители стали тихонько прибираться. Отец выносил мусор ведрами и коробками, мать, стараясь не шуметь, отмывала тарелки, блюда и салатницы.

Возле мусорки образовался главный районный алкаш Морж — Боря Моржов. Он уже сортировал вынесенные бутылки и нагружал ими своих приспешников — Гигу и Украинца.

— Все? Или че еще есть? — спросил он в очередной раз притащившего мусор отца невесты.

— Все, Боряба, все, на, закуривай, — тот уже похмелился и был весел и легок — дома было еще много закуски и две бутылки старки, он хотел сегодня посидеть с женихом и потолковать «за жизнь», как потолковал бы с сыном, которого не удалось им с женой родить.

— О, цивильные куришь, — подцепил Морж две сигареты «Космос». — Ну, давай, спасибо тебе!

Морж с товарищами отправился в «Угловой», где работала знакомая ему продавщица, и как раз в винно-водочном отделе. Впрочем, знакомство было не случайным. Как опытный пьяница Морж — еще не старый мужик, имеющий к тому же, как говорили его собутыльники, язык без костей, — легко знакомился с работницами магазинов, для кого-то воровал на стройке унитаз, кому-то, кто жил поближе, белил потолок и менял дверные замки.

— Анька, салют, буэнос диэс! — приветствовал он продавщицу.

— Здрасьте, явился не запылился.

— Анюта, тут такое дело, выручай…

— Денег не дам, сразу говорю, и в долг не дам. У меня в понедельник ревизия, и до зарплаты еще, как до Луны на велосипеде.

— Не, Ань, — Морж нагнулся к прилавку, и та отошла, морщась от запаха перегара. — Бутылки прими, а? Ты ж меня знаешь. Я, если что, всегда что надо сделаю, а?

Продавщица подумала, разглядывая окно магазина с надписью «СЫР» и рисунком сырного круга, в котором был вырезан узкий сегмент. Красные точки в вырезанном теле сыра, по мнению художника, должны были изображать дыры.

— Сколько у тебя? — наконец решилась она.

— Да что там, ящик из-под беленькой, десять из-под красного и «чебурашек» с ящик.

— Ты чего, на свалку, что ли, ездил?

— Да не. Свадьба в соседнем доме была…

— А… Тебя не позвали, что ли?

— Да звали. Но у меня дела были

— Ой, не могу, деловой нашелся. Ну, давай, выставляй. Мытые хоть?

— А то!

Морж и его друзья деловито переставили тару в ящики. На вырученную десятку купили четыре портвейна и исчезли в лабиринте ржавых гаражей.

***

А бутылка привычно прошла круг возвращения и очутилась в вагоне-ресторане, наполненная пивом «Ячменный колос». Когда поезд отошел от Читы километров на пятьдесят, ловкие пальцы официанта выхватили ее из сетчатой ячейки и, обтерев, поставили на стол. За ним сидели два офицера-пограничника, лейтенант и капитан. Они ели борщ, с трудом пережевывали жилистые куски мясного рагу, выплевывали кости на край тарелки, где остывали почти не тронутые синеватые макароны. Качались занавески, борщ проливался на грязно-белую скатерть, капитан тряс над тарелкой перечницу с золотистой надписью: «МПС». С кухни слышалось шипение чего-то на сковороде и гортанные возгласы заведующего Алимжана. Офицеры выпили по сто граммов водки, запили пивом, и все это — молча. Капитан не знал, о чем говорить с юным офицериком, который ежеминутно крутил головой, пытаясь увидеть восхищение своей персоной в глазах немногочисленных женщин. Капитан хотел одного — доесть, затем в вагоне выпить свою заначку и уснуть под перестук колес. Между тем в вагоне, тоже попивая водку, правда тайком, отчаянно пели призывники:

В ВДВ я попал, гоп-стоп, труба,

Из родного дома!

И имел я талант, гоп-стоп, труба,