Эрик Бутаков - Бульвар Постышева

— А где же вы раньше-то были, уроды?!

Удар прилетел точно по почкам.

Дыхание перехватило. Капот оказался теплым и так близко к лицу…

И кроме него никого не поймали. Все разбежались. Его повязали. В кровище, с разбитою мордой, с поломанным носом, с пропоротой рукой, избитого в стельку. Ну, конечно же — он же ведь с пушкой, зачем наркоманов ебучих ловить?

Его милицейской силой прилепили как надо к машине:

— Ноги шире! Грудью на капот!

И пнули ещё по ногам.

Архип, стоя «звездой», с досадой заметил:

— А я чё делаю?! — и добавил: — Ребята, вы не того повязали!

— Какие ребята?! Молчать! Стоять смирно! Башку прострелю!

Потом, один юный сержантик, посмотрев сквозь стволы на свет ближних окон, сказал:

— Чисто, как зеркало — он не стрелял.

А, показав, всем патроны, добавил:

— Холостые.

Другое дело, тогда.

Его отпустили, и разрешили присесть на скамейку.

Кто, что, почему, что здесь случилось?

— Лейтенант, давайте потом, а? Сейчас бы в больничку мне, я ранен немного. И мне так хреново, мужики. Увезите в травмпункт.

Архип незаметно, в удобный момент сбросил в траву заряженные мелкой дробью патроны, которые были в кармане. Проскочило.

В подъезде нашли нож, чей-то тапочек женский, и груду разбитых бутылок.

Сержантик сообщил:

— У него ножевая рана левой руки. Открытый перелом носа. Голова пробита в разных местах. Поломано ухо. Повезли парня в травмпункт.

— Спасибо, братишка, — прошептал Архип, теряя последние силы и, наверно, сознанье.

И его усадили в машину и повезли зашиваться.

В травмпункте, тут же вызвали скорую, наспех зашив руку и нос, заткнули нос ватой. Примотали ухо бинтом к голове. Голову затюкали йодом. Менты пытались снять показания, но он им ответил: «Потом». В карточке записали: «В состоянии алкогольного опьянения». Приехала Скорая. Его сразу повезли в Областную больницу, пообещав сообщить родным. В машине ему не давали заснуть. Доктор тряс руку и все ворковал: «Держись, паренек, сейчас приедем». Кровь из носа не останавливалась. Не вытекая наружу, она сочилась вовнутрь, и Архипу приходилось её всё время глотать, — некуда было сплюнуть. В голове пел Высоцкий: «Он мне сказал, держись, браток, и я держался, и я держался…» А баба не унималась, шептала: «Ай, Забар, ай, погублю я тебя!..»

— Не спать! — тряс доктор. — Не спать! Скоро, уже скоро. Немного осталось!

Доехали.

В операционной.

Когда железной фигнёй ковырялись в носу, было больно — наркоз не действовал. Пьяных наркоз не берёт. Наоборот, больно даже. Он терпел, сжимал ручки сиденья, иногда непроизвольно дергал головой.

— Спокойно! — тогда говорила ему сильная женщина в наморднике. — Терпи!

И продолжала «пытать».

Терпел — что делать?

Кровь не останавливалась, но текла в глотку уже чуть меньше, чем в машине.

Когда его повели в палату, еле ворочая языком и с трудом произнося слова, из-за закупоренного носа, он сказал:

— Мне нужно позвонить.

— Утром, — ответила врач.

— Нет. Меня дома потеряли. Наверняка, уже с ума сходят. Мне НУЖНО позвонить! — не унимался гнусявить Архип.

— Пойдемте в палату, там скажете номер, я позвоню.

— Вы напугаете своим звонком. У меня матушка (он специально сказал именно это слово) старенькая, её сердце не выдержит, если ей сообщат, что я в Областной Больнице. Да ещё, после операции. МНЕ нужно позвонить! Пожалуйста.

Врач думала — она же не изверг и понимает, каково сейчас матушки Архипа. Потом открыла ординаторскую, мимо которой они медленно брели, включила свет и пропустила Архипа к телефону. Только тут Архип понял, что совершенно не помнит номер телефона Юльки — её сотик был забит в его, и высвечивался под именем «Заяц», а номер он позабыл, как только его вколотил. Номер своего сотового он и в помине не знал. (А кто знает номер своего сотового?) Тогда он набрал номер домашнего телефона Покуля, который, если и не дома, то автоответчик-то точно у него включен. Так и получилось — Ленкин голос просил оставить сообщение после сигнала. «Я в областной больнице, — сообщил Ленкиному голосу Архип. — В челюстно-лицевой. Андрюха, позвони Юльке, скажи, что всё нормально. Принесите мне мой телефон». И подумав секунду, он добавил: «Целую, твой суслик». Ему казалось это сейчас смешным. И положил трубку.

— Спасибо, — поблагодарил он врача.

— Не за что, — ответила врач.

Его довели до палаты, усадили на кровать, обложив подушками и одеялом, прикатили тяжёлую, железную, белую стойку для капельницы, воткнули в вену иглу и сказали: «Сиди смирно. Аминокапроновая кислота — кровь должна остановить. Сиди, и не делай резких движений. Смотри, чтоб иголка не выскочила. Как кровь остановится — всё хорошо. Вену внутри носа тебе перебили. Не остановится кровь в течение двух дней — пиши завещание. Уловил? Думаю, всё будет нормально. Удачи! Если что — позовешь, вот кнопка». И ушла врач, оставив приоткрытой дверь в коридор.

Вокруг на кроватях зашевелились перебинтованные люди. «Опять упыри!» — подумал Архип, а в слух произнес: «Обрадовала!»

Архип, тихонько прислонил разбитый затылок на холодную железную спинку кровати, расслабил (наконец-то) истерзанное тело и, безотчетно изредка проглатывая кровь, незаметно уснул.

Когда расцвело, «упыри» оказались довольно милыми людьми, слегка побитыми, но уже идущими на поправку бедолагами — хуже всего и всех здесь выглядел (и имел состояние здоровья) Архип. Он так и не понял — спал он или продолжал драться, или всё ещё сидел на операционном кресле, или спорил с ментами, что ружье они ему обязаны вернуть, или серое утро в больничной палате ему только снится и эти люди в пижамах с разбитыми лицами.

Но утро пришло, как назло, солнечное, летнее, с шумным гомоном птиц за окном, с привкусом крови во рту, с раскалывающееся головой, со жжением в левой руке «в районе локтевого сустава», с болью в правом боку, с нетерпимым желанием курить, хотя и дышать-то было не легко!

Морда Архипа, надо сказать, представляла из себя ни столько жалкое, сколько смешное зрелище: глазенки превратились в узкие щёлочки над надувшимися синюшными щеками; нос разбарабанило до невероятных размеров, где каждая пора напоминала кратер вулкана (даже Архип это видел) и из носа торчали куски окровавленной ваты; губы разбитые, опухли и стали варениками; перемотанный верх головы и заклеенная пластырем переносица превратили его шарабан в самодельный шлем лисихинского мотоциклиста. В общем, хреново он выглядел — даже родная «матушка» его бы не узнала. Да, он сильно заболел! Вот так! Нормально сходил за «Клеопатрой»!

Капельница — собака — ещё не кончилась! Рука под иглой онемела.

В восемь часов пришел врач.

— Как? — спросил он.