Эрик Бутаков - Бульвар Постышева

Однако самое основное его отличие — умение сочинять всякую муть. Моментально, без промедления говорить любую чепуху, пусть даже самую нелепую, но безапелляционно и с пеной у рта, если кто-то не верил, доказывать своё. Судите сами, его рассказ о том, как погиб «его один друг с работы».

— Он заходит в подъезд, а в подъезде темно. А эти козлы растянули эспандер над головой и через батарею проделали такую херню, на которую наступишь — и эспандер сверху падает. Он зашел, наступил, сверху на него упал эспандер и прямо на шею. И задушило его. На той неделе похоронили.

— Слава, завязывай!

— Я тебе зуб даю, что так и было!

— На хер мне твой зуб?!

И перестаёшь спорить, потому что всё равно бесполезно — он не докажет, ты не проспоришь. Рассказ, кстати, был про кистевой эспандер — такое резиновое кольцо, сантиметров десять в наружном диаметре, чтобы сжимать, когда делать нечего. Растяни-ка его!

Потом Слава как-то спустился к нам в подвал и произнес, слушая наши разговоры про немецко-фашистских захватчиков:

— Парень один знакомый, тут живет недалеко, продает немецкие кресты и медали. И «Шмайсер», офицерской модификации — магазин и снизу и сбоку вставляется.

— Да ты что? Точно, что ли? Я куплю! — говорю.

— Давай, завтра я с ним перетрещу.

— Давай.

Назавтра Зелик приходит и говорит:

— Всё, решил — сто двадцать «Шмайсер» и по четвертаку медали со свастикой.

— Годится, пошли.

— Сейчас он на дежурстве — давай завтра.

— Давай.

Это «завтра» продолжалось несколько месяцев. Всем и так ясно, что никакого «Шмайсера» офицерского образца нет, но хотелось же над ним покозлить. А он, как будто так и надо, не отпирался, обещал и куда-то ходил договариваться. Потом это всем надоело, и всё само собой заглохло.

Если бы причина была в деньгах, то хоть что-то было бы ясно. Но Зелик зарабатывал много, и нам с ним по деньгам даже тягаться не было смысла. Тогда в чем причина? А ни в чем! Ему так нравилось! Просто гнал, как Строцкий, как выражался Лёнька Бутин, без выгоды, чисто, за понт. И нас веселил этим. Денег, к слову сказать, он всегда взаймы давал. Только вернуть нужно было в срок — иначе больше никогда не получишь. Но суммы были, в принципе, любые (в разумных пределах). Не припомню случая, чтобы Славик попросил у нас взаймы. А попросил бы — так дали не задумываясь. Но судьба-злодейка — не предсказуемая штука.

Местные телевизионные новости. Срочное объявление:

«Найден труп мужчины тридцати пяти-сорока лет на берегу Ангары. Всех, кто что-либо знает о происшествии, просим обратиться …» Фотографии трупа.

— Это же Зелик! — говорит Вовуня.

— Не может быть!

— Точно — он!

— Точно. Он!

Как рассказывали, занял Славка двести рублей у внука Контры. И не вернул в срок, как сам требовал обычно — всякое бывает. Кто бы сомневался, что Славка отдаст? А тот засомневался. Говорят, пришел требовать. Слава (с его-то языком, да ещё в подпитии) сказал что-то нелестное, видимо, обидел. Другой бы рассмеялся да ушел — что там две сотни? А этот пришел с топором, прорубил Зелеку кривую его голову и, не поленился же, сволочь, утащил на Ангару, чтобы утопить. Сбросил в воду. Слава, видимо, очухался, потому что добрался до берега и какое-то время полз, пока не замерз, и силы его не покинули. Нашли его на берегу мертвым и замороженным, с расколотым черепком.

Ох, Бульвар! Это чучело отсидело и ходит теперь по бульвару, сшибая мелочь на пропой, с перебитым, как у Зелика, носом, а Слава где-то в Эдеме на скрепере обустраивает пешеходные дорожки, наверное.

Церковный праздник 28 декабря — день избиения младенцев — «Чайлдермаз». Именно так называлась наша вокально-инструментальная группа, состоящая из трех постоянных участников. Нам нравилось сочетание «избиение младенцев». Казалось, что многочисленная орда почитателей тут же обратит внимание на наше творчество хотя бы по тому, что будут спрашивать на всех пресс-конференциях: «А почему вы так назвали свою группу?» «Библию читайте!» — готовы были отвечать мы. Так и приросло.

Ведущая соло гитара принадлежала лично Виктору Гавриловичу Кадачу. На барабанах, изготовленных из плошек и кастрюль, исполнял трели Ваш непокорный слуга. Аранжировка, звуковые эффекты и эффекты неожиданности однозначно были отданы на откуп Андрею Андреевичу Покулю. (Да, — Покуль! И попрошу, не коверкать фамилию!). Стихи — наши, музыка — какую Витька подберет. Иногда, мы с Андреем фоном на других гитарах поддергивали струны, чтобы Витя держал темп. Отличная получилась группка!

Примерно в восьмом классе у меня наконец-то пробудился интерес к струнно-щипковым музыкальным инструментам. Старинное фортепиано «Енисей» отдыхало и хранило в своих недрах красивые пустые бутылки и начатые пачки болгарских сигарет — дома появилась гитара. Не какая-нибудь там фанера с обнаженными блондинками в пошлых виньетках, а настоящая «Кремона», с пластиковыми, дефицитными до ужаса, струнами. И первые аккорды, которые показал мне Виктор Кадач, походили издаля на песню группы «Шокин Бло» «Шисгарис» (Я буду писать, как тогда слышал, чтобы не сбивать читателя правильным текстом от темы наших музыкальных забоев). «Кремона» измучилась, пока я научился их (аккорды) правильно брать и ставить. А потом пошло всё как по маслу. Пора было выходить на большую эстраду.

Музыкальный дар Виктора, зажигательные аранжировки Андрея и стук моих тотемных бубнов не заставили себя долго ждать — ясно дело, поперли плоды! Магнитная бобина магнитофона «Маяк» зафиксировала и попыталась увековечить нестандартные наши произведения.

Андрей Макаревич (дай Бог ему процветания), надеюсь, не слышал интерпретацию своей песни «Годы текут рекою». Потому что мы, легко подобрав мотив, исполняли её с другим, как нам казалось, более глубинным текстом:

(В этом месте Андрей колотил в мелкие кусочки посуду, а барабаны выдавали металлическую трель автоматной очереди) Далее шел припев:

(Далее шел Андрюхин голос, который, на заднем плане, читал детскую книжку: «Чуфых, чуфых доносилось из камыша. Это выпь готовилась ко сну…»)

Второй куплет повествовал о том, что рожок в ненужный момент оказался пустой, за что, как вы понимаете, опять срок роковой. А в третьем куплете нас уже вязали и бросали в воронок, а там тоже пусто, и новый роковой срок. (И параллельно звон тарелок, треск кастрюль, «чуфых-чуфых» и, конечно, шум сдернутого унитаза). Вот.