Эрик Бутаков - Выруба

— Ну, что я говорил? — спросил Олег Ермолая. — Веселый парень?

— Веселее некуда. Он так всегда?

— Это цветочки. А вообще, он нормальный мужик — без него скучно. Это же все безобидно — по-корефански. Потом познакомлю.

— Да мы уже, итак, знакомы — мы же в одной пятерке.

— Точно. Тем более. Сейчас, он только пожрет. Давай пивка выпьем.

— Наливай.

Торжественная и официальная часть пьянки уже закончилась. Первая партия, состоящая исключительно из уважаемых людей, уже ушла в баню — пока парок сухой и каменка не залита. Те, кто помоложе, ещё сидели за столом, сытые, довольные, красные и курили. Андрей Андреевич, закинув одну ногу под себя, а вторую просто задрав на лавку, откинувшись к стене на «капитанском» месте, был в центре внимания. Он рассказывал, как когда-то учился в медицинском институте (ещё до того, как его отправили в Саратов доучиваться на военврача, чтобы совсем не выгонять из института за его многочисленные проделки):

— А вот ещё случай был:

На военку же вообще в мединституте все с первого дня ходят в костюмах с галстуком и коротко стриженными. Ну вот, первый день значит, все стоят в строю, зав кафедры — такое маленькое круглое чмо, ходит важно, проверяет, что у нас ни так. Соответственно, пугает всех с самого первого дня отчислениями: за учебу, на нарушение дисциплины, за внешний вид, за вся-акую херню… Всё, как обычно. Мы стоим, нам страшно, конечно — кому в Армию охота? И тут появляется Джолик! Братцы! Мы просто охуели! У Джолика пиджак — ну это полный пиздец: ярко желтый в красную клетку. Такой пиджак ещё найти надо: специально пойдешь — найдешь. Таких — даже бичи не носят! От него в глазах — рябит! А Джолик опоздал, заходит и хоть бы хер, как ни в чем не бывало, говорит: «Прошу прощения за наш муниципальный транспорт!» и становится в строй. И всё — никто ни чё! Все в шоке! Более того, я скажу, он и дальше продолжает ходить на военку именно и специально! в этом пиджаке, раздражая всех офицеров, кроме, как ни странно, зав. кафедрой. Оказывается, он был у него ещё до начала занятий, и жалостливо наплел ему, что он из бедной армянской семьи, что мама его в Братске — помочь не может, да и нечем. У него просто нет другой одежды — это его единственный пиджак, но он заработает, он обязательно заработает! Он будет работать, пойдет подрабатывать медбратом в психушку или на кафедру, и заработает денег на новый пиджак, или, даже, на костюм, и тогда будет ходить на военную подготовку, как все — в строгом костюме — как надо, как положено! Зная Джолика, я представляю, как он врал какой он упорный и настырный, как он всего всё равно своего добьется, и тоже будет не хуже всех — вот увидите! И это — сработало! Это ему прокатывает! Начальник, старый пень, которого студенты бояться, как огня, борец за чистоту военных рядов и мундиров, вдруг, ему разрешает! Джолик почти два года ходит на занятия в этом идиотском виде, нервирует вообще всех, но продолжает делать жалостливые добрые глаза и его пускают… — пока ему самому это не надоело.

Андрей наклоняется, тянется за бутылкой, но ему уже наливают, и тут он замечает Ерёму:

— А, снайпер! Кормилец наш. Садись, братан. Выпьешь?

— Конечно.

— Вот учитесь, урюки, — Андрей обратился ко всем сидящим. — Теперь наш пятак домой без добычи не уедет. Ты где так бухать-то научился? — это он уже обращался к Ерёме.

— Так получилось.

— Да не скромничай — так получилось. Чтобы так получилось — тренироваться надо. Я видел, как ты пачку на дороге расстрелял: три из трёх. В натуре, — снайпер. В армии, наверное, служил?

— Служил. Вначале был танкистом — в Брежневской учебке, а в часть попал — писарем стал, — ответил Ермолай.

— Писарюга, значит? — переспросил кто-то за спиной, явно давая понять своё отношение к писарям.

— Ты не пизди, — тут же отреагировал Андрей в защиту Ерёмы. — Если у нас так писари стреляют, то представь себе, как стреляют другие солдаты. Писарь, мужики, должность, я вам доложу, очень даже нужная, особенно для офицеров. Что, у вас писарей не было? А, ну да — вы же все у нас бомбардировщики — нахрена вам в кабине писаря. Тогда я вам расскажу:

Был у нас в полку один пацаненок в писарях. Полк наш так — кадрированная часть, кастрированная, как мы её называли — офицеров больше чем солдат срочной службы. Я тогда только из Саратовского училища прибыл, медицинскую должность ещё не получил, и временно исполнял обязанности заместителя начальника штаба полка — попал как раз на развертывание, так что не до меня было, а ЗНШ уволили из рядов. Короче, занимаясь не своим профилем, а куда деваться — приказ, я получил в подчинение писаришку. Сержант срочной службы, отслуживший уже год — котел, как говорится, он уже набил руку на своей должности, и планы и карты размалевывал один за троих. Я, молодой офицер, тоже, как вы понимаете, к писарям в то время имел определенное и однозначное отношение — в училище мы их, мягко говоря, не любили, но парень работает, а что мне ещё надо, если я не бум-бум в этих штабных делах. Терплю и наблюдаю. И вот такой случай:

Помню, как-то утром я сижу за своим столом, а писарь мой за своим и что-то, как обычно, выводит пером и тушью. Кабинет во время развертывания остался в памяти таким, как будто в нем ещё вчера был ремонт, а сегодня в нем генералили после ремонта. Был кто-то из молодых солдат, который мыл полы, выжимая тряпку в большое цинковое ведро, столы стояли один на одном, за исключением моего и писарского. Обычное утро осталось бы таким навсегда и не осело бы в памяти, если б не вошел в то утро к нам в кабинет командир артиллерийского батальона. Не помню, как его звали, но, солдаты, звали его «товарищ подполковник». Это был грузный, хоть и не высокого роста молдаванин с седой копной волос на голове и такими же серебряными, густыми усами. Брови и глаза его были черными, его мучила отдышка от тяжелого тела и тяжелой шинели, но он всегда был горд своим положением и званием, хотя лет ему было уже предостаточно. Так вот, он вошел, о чем-то мы поговорили, и он уже собирался было уходить, но, вдруг, увидел нашу кофеварку на подоконнике.

— Отличная вещь, — сказал комбат, — у меня такая же. Воду кипятит за четыре минуты двадцать секунд.

— Что-то долго она у Вас кипятит, — тут же ответил ему мой писарь, не поднимая головы от своих карт, и зачем-то добавил. — У нас она кипятит за три с половиной.

— Быть такого не может! — усомнился комбат. — Я лично засекал, точно такая же, — у вас быстрее не должна кипятить.

— Не должна, но кипятит, — уже настаивал мой писаришка.

Комбат смотрит на меня не понимающим, вопросительным взглядом, и почему-то ему кажется, что мой писарь его обманывает. А я, признаться, понятия не имел, сколько времени закипает кофеварка, хоть наша, хоть вообще. Я жму плечами и киваю в сторону сержанта. А тот, видимо, чтобы подзудить подполковника — на то он и писарь штаба, чтобы хоть как-то развлекаться в окружение офицеров, тем более старших, настаивает на своем: