Эрик Бутаков - Выруба

— Пойдем, — согласился Леха.

Развалившись на лавочках спортивного городка, который находился напротив выхода из казармы, парни смотрели в глубокое, черное, звездное небо и лёжа курили. Тёплая безлунная ночь. Пахло сырой травой. Никого, только огоньки их сигарет мерцали, да лаяли где-то вдали собаки. На улице — не души, будто и не в Армии вовсе. Вот так бы домой, с подружкой, в постель…

— Лёха, а у тебя приписное уже на руках? — спросил Аким.

— Да.

— Везёт тебе — можешь хоть сейчас перемахнуть через забор, сесть на автобус — и никто тебе слова не скажет. Свободен!

— Я это сделаю утром.

— Да, утром. А через месяц ты уже и забудешь, что такое Армия, а мы всё ещё будем долбится, и пропадет лето. А у тебя лето только начинается! Везет тебе.

— Ну, что я тебе могу сказать, малыш? Так-то оно так. Через год, в это же время, выйди на улицу, ляг на лавочку и вспомни наш разговор. Что скажешь?

— Через год я забуду наш разговор.

— Скорее всего. Вчера ты был на губе, сегодня — смотришь в небо, завтра — кто его знает где. А через год… Представляешь, как стрёмно тому, кто только призвался?

— Не представляю! И не хочу представлять — я это уже прошел! В учебке, на плацу, я смотрел в небо на пролетающие самолеты и ждал, когда же отслужу. Прикинь, голубое-голубое небо и там, в дали маленькая точка самолета и белый-белый шлейф за ним — полоска на небе. Я думал, как же там сейчас здорово, в этом самолете. Когда же я, вот так сяду и полечу куда-нибудь, где я свободен, где мне ни кто не приказывает и не нужно стоять на плацу и слушать команды. Казалось, это так далеко — я никогда до этого не дотяну. И грустно было, и, одновременно, прекрасно: небо и белая полоса! А под ногами холодный асфальт, и холодно — в учебке лишнего не оденешь — только то, что выдали. А впереди ещё два года! Два года! А над головой летит самолет, а в нём летят люди и они свободны, счастливы и летят, наверное, в теплые страны, где их и ждут, и любят, и рады. А ты стоишь тут и мерзнешь. Потом начнешь зачем-то маршировать. Причем я это делаю легко, а многие ублюдки не могут попасть в шаг, и мне приходится из-за них терять молодость на какие-то бесцельные марширования, чтобы наш долбаный капитан Корнов досрочно получил майора за высокие показатели. Я просился в Афган — воевать, так воевать! А они не пустили. И я, как дурак, промаршировал полгода на их холодном плацу. А когда сдох Брежнев, нас три дня с полным боекомплектом, не раздевая, держали в напряжении — ждали когда китайцы нападут. А потом приехали генералы, и мы втыкали срубленные ёлки в сугробы — с понтом, они здесь растут, и сапожными щетками чистили плац. А нас угнали в тайгу, чтобы мы не попадались на глаза, и мы в землянках прожили сутки, прежде чем вернулись. Кому это надо, Лёха. Сегодня я старшина, я добился максимума — чего можно добиться в Армии, я классно стреляю из танка, да из любого оружия, я уже тринадцать раз был в отпуске (а сколько ещё буду?), меня запросто пускают в секретку, многих офицеров я за пояс заткну, если надо будет, но я срочник. Мне долбиться ещё полгода, а я уже и так всё умею, но надо. Нахуя они меня забрали, скажи.

— Чтобы ты всё это понял, — ответил Лёха. — Тебе, просто, больше, чем другим везло.

Аким помолчал, а потом ответил:

— Наверное. Но разве это не показатель, не знак того, что я здесь нахер не нужен? Зачем я здесь? Чтобы понял через полтора года, что всё это можно пройти гораздо за меньший срок, если не терять время на разную хуетень, типа, нарядов по свинарнику? Ну, я понял это через полгода, год или раньше, а остальное время зачем?

— Знаешь, таких как ты тут единицы — многим и двух лет не хватает, чтобы понять, где лево, а где право. Чё ты удивляешься? Мало ты видел долбаебов, которые хуй от пальца отличить не могут? Сходи с Шайбой в столовую — сейчас там его наряд балдеет — увидишь. Мало не покажется!

— Когда я был молодым, я тоже был в наряде по столовой. Жирные тарелки пидарасил в темноте — дембеля отключили свет для профилактики, чтобы посмеяться, как мы справимся. Ничего — мы справились. Но всё равно огреблись — тоже для профилактики. И вряд ли кто мог меня тогда понять, что я быстро разберусь в службе — молодые все на одно лицо — пушечное мясо. Вон, батальон пригнали — кто из них кто? Вова Перов — да и то, только потому, что на нем сержантские погоны. А ведь там наверняка есть парни, которые покруче его будут, просто ещё молодые, и мы их не различаем — надобности нету.

— Через полгода ты поймешь, кто там круче Вовы.

— Не сомневаюсь. Знаешь, почему я здесь с тобой?

— Почему?

— Потому что я ни разу не видел, как ты бьешь молодых. Драться нам с тобой приходилось, помнишь — с чурками из стройбата? Но молодых я не видел, как ты пиздишь.

— А я их и не пизжу. Я им словами всё объясняю. Ты сам-то хоть раз кого-нибудь бил?

— У меня ещё всё впереди — ещё полгода. Наверняка кого-нибудь уебу.

— Не обольщайся. Бьют — на котловской. Деды, если это деды, а ни Чавы, которых долбили всю службу, а потом они отвязываются на пацанах, никого не трогают — незачем. Всё на словах объяснить можно — люди понимают, а кто не понимает — есть котлы — ты им только скажи, они загрызут.

— Ты хоть раз котлов на кого-нибудь уськал?

— А на кого мне их было уськать? На тебя что ли? Или на Шайбу? Или на Мамонта? Вы и так всё понимали — хули уськать — не поняли бы, я бы сам вам по тыкве дал — сразу бы всё поняли.

— Во-во! Расскажи мне, классно быть дембелем?

— Как я тебе расскажу? Дослужишь — сам поймешь. Я что-то замерз — пошли в казарму. Буди Мамонта — опять спит слоник.

Шайба столкнул ногой Мамонта со скамейки на скрипучий песок, на что тот отреагировал по-своему:

— Такое ощущение, что здесь кому-то зубы жмут.

— Пошли домой, слоник, — сказал Шайба. — А то ты своим храпом всю дивизию разбудишь.

— Всю дивизию я раз буду! — парировал Мамонт, отряхнулся, показал Шайбе кулак, и все пошли в казарму.

Вова Перов уже проветрил в каптерке, налил, и ждал ребят, трынькая на гитаре. Когда все пришли и выпили, Вова задал Акиму, мучающий его вопрос:

— Аким, я не понял, как тебя Утаганов выпустил?

— Чего ты не понял, котелок? — спросил Леха Павлов.

— Я не понял, почему Утаганов, если, как говорит Аким, его заметил, то выпустил?

— Расскажи Аким, кто такой для тебя капитан Утаганов, — попросил Лёха. — А ты слушай, балбес, и мотай на ус — может, пригодится. Посмотри на его погоны — заслужишь такие же через полгода? Если не уверен — тогда слушай, — посоветовал Лёха Перову.

Аким затянулся.

— Весёлая была история, Вова. Сколько я тогда отслужил? — неделю, наверное. Нет — дней десять — где-то так. Уже писарем был. И вот утром как-то капитан Калачников говорит:

— Если я тебя в командировочку отправлю на пару дней домой, сможешь привести ватман, бумагу для машинки, кальку и всего такого?