Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

– Хочешь попробовать? – спросил отец.

Конечно, я хотел. Но еще больше я хотел, чтобы у меня это получилось так же ловко, как у него. После того, как я четыре раза попал киянкой по руке, пылу у меня поубавилось.

Я посмотрел на левую руку; место между большим пальцем и ладонью покраснело и распухло. Я протянул долото и киянку отцу.

– Давай лучше ты!

Он засмеялся, но совсем не обидно. Отец снова ушел в сарай и вернулся с брезентовой рукавицей.

– Надень.

Я нехотя надел рукавицу.

– Попробуй еще раз.

– Нет, я больше не хочу, – я стал стягивать рукавицу и услышал: отец будто бы говорил сам с собой.

– Индеец, который не научится метать томагавк, погибнет в первом же бою. Индеец, который не научится стрелять из лука, умрет от голода. Индеец, который не может сделать тотем, лишится своего рода. И счастливой судьбы. И никто никогда больше не вспомнит о нем.

Я засопел, всем своим видом давая понять, как мне не хочется делать этот чертов тотем, и как мне не нравится эта затея. Отец молчал.

Я с отвращением стукнул киянкой по затылку долота. Получилось вполне сносно. И главное – я не попал по руке.

Я ударил сильнее, со злорадством думая: «Смотри, сейчас я сломаю себе пальцы, и ты будешь в этом виноват». Но я не сломал пальцы. Удар пришелся точно по долоту.

Я бил все сильнее и сильнее, но киянка безошибочно находила инструмент в моей руке. И, скажу я вам, у меня здорово получалось. Мне даже понравилось.

– Штука в том, что ты чувствуешь себя защищенным, хотя защита из брезентовой рукавицы не ахти, согласись?

Я не ответил – продолжал долбить, только щепки летели.

– Ты сможешь работать и без рукавицы. Ее не обязательно надевать на руку; достаточно надеть ее в своей голове, – отец постучал себя пальцем по лбу. У него это получилось звонко, почти как у меня – киянкой по долоту.

Я рассмеялся.

Таких маленьких фокусов отец знал великое множество. Простые, казалось бы, примитивные, вещи. Теперь я тоже их знаю.

Я подошел к двери сарая и прикинул: если вырубить кусок доски со скобой, в которую заходит язычок замка, то можно будет обойтись наименьшими потерями.

Я поставил отвертку, как долото, и замахнулся. Арт молча стоял рядом и смотрел. И правильно делал, что молчал. Если бы он сказал хоть слово, я протянул бы ему инструменты и сказал: «Давай-ка сам, дружок!». И посмеялся, глядя, как он лупит себе по пальцам. Потому что в простых вещах тоже бывают некоторые сложности. Например, как надеть рукавицу в голове. Едва ли Арт знал об этом.

Сухое дерево быстро крошилось. Я прорубал доску насквозь за два удара, вытаскивал отвертку и немного передвигал ее. Наконец скоба подалась и упала.

Этот момент я запомнил хорошо. Мы с Артом почему-то замерли перед дверью, словно боялись ее открыть. Словно предчувствовали что-то.

Наконец я решился, взялся за ручку и потянул на себя.

В сарае было темно. Я стоял и пялился в темноту, а Арт уставился в дверь; точнее, на ее внутреннюю сторону. По-моему, он даже рот открыл. Я проследил за его взглядом и увидел, что изнутри в дверь вбит гвоздик, а на гвоздике приколота записка.

«Арти, дорогой! Когда же ты поймешь, что не все двери открываются ключами. Некоторые приходится ломать. Если, конечно, хочешь войти».

На том же самом гвоздике висел ключ от замка.

Отец тоже звал его Арти… Вот так штука!

Я внимательно посмотрел на Арта:

– Ты ничего не хочешь мне сказать? Какие двери он имел в виду?

– Неважно, – угрюмо ответил он. – Это – мое дело.

«Черт с тобой», – подумал я. На словах это звучало немного мягче.

– Ладно. Не хочешь – не говори.

– А ты? – он повернулся ко мне. – Ты обо всем хочешь говорить? Да? Ты готов обо всем рассказывать первому встречному?

Я застыл на пороге сарая. «А ведь он прав. Кто я для него? Первый встречный. Собственно, как и он для меня. Мы оба друг для друга – случайные люди. И тот факт, что его мать жила с моим отцом, ничего не меняет».

И все же мне очень хотелось понять: что значил мой отец для Арта?

– Я здесь только потому, что он позвонил, – продолжал Арт. – Ты прав, может, это и несправедливо. Я знаю о тебе больше, чем ты обо мне. Но из этого не следует, что я должен обо ВСЕМ рассказывать. Не так ли?

Тут уж настала моя очередь пожимать плечами. Крыть было нечем. Образно выражаясь, Арт выдавил из меня все пуки.

– Согласен. Пойдем в сарай?

– Там темно.

– Не проблема. Позвони по мобильному, вызови электрика.

Арт засмеялся.

– Как же вы похожи! – он вошел первым и принялся возиться с засовом на воротах.

– Не вижу в этом ничего удивительного, – пробурчал я и последовал за ним.

Я очень часто слышал эти слова. Я к ним привык.

«Как же ты похож на своего отца!» – повторяли все вокруг на разные лады. Но чаще всех, конечно, мать.

Она говорила это укоризненно. С упреком, будто бы я был в этом виноват. А на кого же мне еще быть похожим, кроме как на отца?

Ведь не на дядю Вову же, правда? Хотя, наверное, он тоже был не таким уж и плохим. Но я подумал об этом только сейчас, когда сообразил, что для Арта мой отец был все равно что дядя Вова – для меня. Отчимом.

– Арт! Ты сказал, что он любил тебя. Так?

– Ну? – звяканье засова прекратилось.

– А… – это был еще один простой вопрос, но ведь именно самые простые вопросы труднее всего задавать. Возможно, потому, что на них получаешь простые ответы, которые, как ни крути, означают только одно: да или нет? Он или она? И все. Простые ответы не допускают другого толкования. Только черное или белое. – Арт! А ты любил его?

Арт снова зазвенел засовом.

– Черт! Он никак не открывается.

Арт дергал во все стороны, но засов не поддавался. Арт громко сопел и что-то бормотал себе под нос. Наконец я услышал щелчок засова, и Арт распахнул ворота. Теперь свет проник в сарай и мы увидели старый, но ухоженный «УАЗик»-микроавтобус, и за ним – уложенные ровной стопкой дрова.

Арт ответил. Тогда его ответ показался мне слишком уклончивым. В нем не было ни «да», ни «нет». Для него, помимо черного и белого, существовало множество оттенков серого цвета.

Сейчас я понимаю, что Арт всегда был умнее меня. Практичнее.

Он сказал:

– Я ценю то, что он для меня сделал.

«Ну что ж? И на том спасибо», – подумал я.

Потом я, конечно, понял, что напрасно спросил его об этом. Зачем? Любил – не любил, какая разница? Ведь он приехал, не так ли? И он мне помог. Один я бы не справился. А это, знаете, стоит гораздо дороже, чем ответ: «Да, конечно, любил. Очень любил. Его все кругом любили. Прямо-таки заходились в судорогах от любви!».

Потому что поступки важнее, чем слова. И Арти совершил поступок, достойный НАСТОЯЩЕГО ИНДЕЙЦА.

Но это сейчас я все понимаю. А тогда мне почему-то очень хотелось выяснить, любил ли он моего отца, или относился к нему, как я – к дяде Вове?