Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

С тихой радостью она сообщила ему, что беременна; он отреагировал так же тихо и радостно.

Семь месяцев она носила ребенка; придумывала имена, покупала распашонки, костюмчики и не хотела знать, кто у нее родится – мальчик или девочка.

А на седьмой месяц маленькое сердечко перестало биться. И тогда жизнь остановилась…

Она лежала на диване, отвернувшись к стене, уставившись в одну точку на обоях. Она чувствовала себя бревном, у которого отняли все, кроме боли. Муж молчал и гладил по плечу.

Лучше бы он плакал. Рыдал, как она: в этом затянувшемся молчании ей виделся упрек. Но муж продолжал молчать.

И тогда… Конечно, это должно было случиться. Он позвонил.

И сказал:

– Ты плачешь?

Она не плакала – тихонько выла.

– Не плачь. Я уже еду, – сказал он.

Через полчаса он пришел. Вежливо отстранил мужа и грубо взял ее за шиворот.

– Собирайся. Поехали.

Он привез ее в какой-то огромный дом и заставил подняться на крышу. Взял за руку, и они медленно пошли к самому краю.

– Еще шаг, – говорил он. – Еще один. Еще…

Дальше идти было некуда. Носки ее ботинок нависали над черной пропастью. Ветер рвал плащ с ее плеч; бросал в лицо пригоршни холодного сентябрьского дождя.

– Смотри! – сказал он.

Она посмотрела вниз, и ей стало дурно. Застывшие эмоции начали оживать.

Далеко внизу мокрый асфальт сверкал отблесками фонарей. Тупая игла в сердце дрогнула и ослабила нажим. Впервые за последние дни она почувствовала что-то еще, кроме боли. Что-то человеческое. Пусть даже и страх.

– Это – смерть! – сказал он. – Смерть – это последний шаг. Не смей его делать! Никогда! Слышишь? Я хочу, чтобы ты жила!

Она и жила. Все проходит. Раны заживают, остаются рубцы.

С мужем они расстались – тихо и незаметно, она и не запомнила, как.

Прошло еще два года. Она больше не плакала.

Не плакала даже тогда, когда узнала, что его больше нет.

Кто-то – из числа наполовину забытых приятелей и друзей – говорил, что он погиб. Или – умер. Или – убили. Единого мнения на этот счет не было; никто не знал, когда и как. Это позволяло думать, что он – жив. Просто куда-то пропал; ведь это – в его стиле.

Она не плакала. А сегодня почему-то захотелось.

Почерневшая банановая кожура на белой тарелке, нераспечатанные журналы, разбросанные по ковру…

Все, на что натыкался взгляд, было окрашено невыразимо печальным оттенком одиночества. Комнату заполняло отчаяние.

Слезы потекли сами собой; не было никакой возможности их остановить.

И вдруг – в тот момент, когда казалось, что помощи ждать неоткуда – раздался телефонный звонок.

Она, забывшись на мгновение, протянула руку и тут же отдернула.

Нельзя делать последний шаг!

Можно пережить все, что угодно – кроме одного. Нельзя снять трубку и не услышать его голос: «Ты плачешь? Не плачь! Я уже еду!».

Это – все равно, что выйти на балкон и не увидеть на небе звезд. Это значит – потерять всю свою жизнь.

Она отдернула руку.

– Я не буду брать трубку. Я лучше вытру слезы… Смотри, – она вытерла кулаками глаза и попыталась улыбнуться. – Я больше не плачу. Но, знаешь… Мне иногда так плохо… Ты все-таки… Если я снова соберусь… Ты звони, ладно?

Жизнь лишена очевидного смысла. Жизнь – промежуток времени, заполненный Любовью. Любовь порой невыносима. Смерть не всегда бывает достойной.

Единственное, что помогает нам на этом пути – робкое и слабое чувство. Надежда.

И не надо ее убивать. Нельзя делать последний шаг.

Слезы высохли. Звонки прекратились.

Он улыбнулся. Она знала наверняка – где бы он ни был, в этот момент он улыбнулся.

А она… Тоже улыбнулась. Привела себя в порядок и пошла в ресторан.

Столик она всегда заказывала на двоих – даже если ужинала одна.