Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

– Как тебе спалось? – спросил за завтраком отец.

– Очень хорошо, – ответил я.

– Мне показалось, кто-то ходил ночью по коридору, – в его голосе я различил тревогу. – Ты ничего не слышал?

– Нет, папа. Я спал… как убитый.

Мне показалось, он дернулся, услышав это слово. Чего, спрашивается, он дергался? Я же, ЕГО сын, сидел перед ним живой и здоровый. И мать была веселой – впервые с тех пор, как умер дядька. Ну, а если с нами все было в порядке, то за кого он, интересно, волновался? Разве стоит волноваться из-за чего-нибудь еще?

Шиян. Это был Шиян. Дядька меня услышал. Он был настоящим дядькой, это я вам точно говорю.

Они хотели уехать рано утром, но потом обнаружили, что нет хлеба. И папаша послал сына сбегать за хлебом – в дежурный магазин, тогда были такие, помните? Дежурный магазин был в том же доме, в котором жил Шиян, и поэтому его папаша думал, что с ним все будет в порядке.

Его нашли в подъезде. Направо лестница вела к квартирам, а слева – пролет уходил в подвал. Вот там, перед дверью подвала, и лежал Шиян.

Он прижимал руки к голове, а вокруг валялись короткие обрубки пальцев; видимо, он так и не убирал рук, а дядька бил прицельно, отрубая ему фалангу за фалангой.

Это был прекрасный денек. Я весь лучился от счастья. И даже то, что моя соседка по парте, Ирка Иванова, демонстративно пересела к Витальке Баскакову, не испортило мне настроения. Сначала, когда я вошел в класс, ее портфель стоял где обычно, но увидев меня, она схватила его и пересела к Витальке. А я только рассмеялся и подумал, что с ней случится, когда она узнает про Шияна. Когда они все узнают.

Тогда с этим было просто – чуть какое ЧП, и наш директор, Павел Федорович, собирал всю школу на линейку. В тот день он собрал нас после четвертого урока. Мы стояли, а он выхаживал перед строем и говорил, что это – уже третье убийство в нашей школе, и всем нам надо быть осторожными, и так далее, и тому подобное.

Но я-то знал, что бояться нечего. Только двум человекам – точнее, одному, потому что Маханя давно уже в школе не учился; его выгнали из восьмого класса – стоило бояться. Да и то – напрасно. Куда бы они делись от дядьки? Как ты убежишь от бляхи, в которую залит свинец, и три стороны которой ЗАТОЧЕНЫ, КАК БРИТВА?

Ну что? Хотите, я расскажу вам про Латуху? Пожалуй, начать следует с того, как его мать – пьянчужка, известная всему микрорайону – приперлась под наши окна и долго кричала, что сыночек у нее – один, что он – ее кровиночка, и вся такая чушь в том же духе.

Отец несколько раз выходил из дома, смущенный, и пытался ее прогнать. Она уходила, выпивала где-то еще стакан и возвращалась снова. В последний раз, уже под вечер, она вернулась, едва стоя на ногах. Так эта дура завалилась прямо на газон – так, что задралась юбка, и из-под нее показались серые панталоны – и принялась голосить по своему выблядку, как по покойнику.

В конце концов кто-то из соседей вызвал милицию, те – вытрезвитель, и ее забрали туда, где она проводила больше времени, чем в родном доме. Но никто не позвонил в нашу квартиру. И, кстати, я забыл вам сказать… К тому времени соседи уже перестали с нами здороваться… Да и… черт с ними! Но отца это донимало. Он все время старался выглядеть хорошим. Хорошим для всех, будто не знал, что это никогда ни у кого не получается.

А мать… Я стоял за занавеской и смотрел, как забирают в вытрезвитель Латухину мать. Наверное, у меня что-то было с лицом. Что-то такое… Не знаю, что. Я вдруг почувствовал, как кто-то осторожно положил мне руку на плечо. Оглянулся и увидел мать.

Она постояла, а потом сказала:

– Ты так похож на Сережу…

Сказала тихо, но твердо. Без упрека, без сожаления, без грусти, но и без нежности. Просто сказала, что я похож на дядьку. А мне ничего другого и не надо было.

Латуху нашли в голубятне. Он там прятался. Голубятню построил его отец, давным-давно. Потом, когда Латухе было три года, его отец напился и попал под поезд – примерно на том самом месте, где нашли Сахара. С тех пор голубятня считалась как бы общественной, и вместе с тем – все признавали за Латухой право хозяина.

Голубятня стояла за гаражами, вдали от домов. Латуха, дурак, думал, что сможет там спрятаться.

Утром, когда его обнаружили, его тело было облеплено почерневшим от крови птичьим пухом и обгажено с ног до головы. Кровь на лице запеклась вместе с птичьим пометом. Уж на что он при жизни был прыщавый, а после смерти – превзошел самого себя. Его рожа напоминала торт с клубничным джемом. Торт, по которому кто-то долго топтался.

В общем, приятное зрелище… Хотя вы можете придерживаться обратного мнения – ваше право.

Ну и, наверное, вам хочется узнать, а при чем же здесь я? Каким образом меня приплели к этому делу?

Все очень просто. Рано или поздно наступает такой момент… Ты его чувствуешь. Он настолько реален и ощутим, что его невозможно ни с чем перепутать. Тут уж выбор за тобой – по какой дорожке ты пойдешь.

Когда из пятерых остался один Маханя, я снова бросился к дядьке. Точнее, к его дембельскому альбому.

Я перелистывал страницы, снова и снова читал: "Кто не был – тот будет, кто был – не забудет…". Я смотрел в его лицо на фотографиях и умолял: "Пожалуйста, остановись. Больше не надо. Ты все уже сделал. Сделал, как надо, и я, твой любимый племяш, прошу тебя – не надо больше!".

Потому что, знаете… Рано или поздно приходит такой момент.

Когда надо ЗАКРЫТЬ дембельский альбом.

В то утро я проснулся с ощущением того, что я все могу. Абсолютно все. У меня был прекрасный аппетит, я попросил за завтраком добавки, потом собрал портфель и отправился в школу.

Но только в школу я не пошел. Я пошел к гаражам. Там, убедившись, что меня никто не увидит, я достал из портфеля дядькину тельняшку и надел ее. Тельняшка была велика, но под рубашкой это было не видно. Затем я распахнул пиджак школьной формы и достал из портфеля кое-что еще. И надел это на себя.

Портфель и мешок со сменной обувью я засунул между гаражами. Я знал, что там их никто не найдет.

А затем – я просто отправился гулять по городу. Я искал Маханю.

Потому что, знаете ли, рано или поздно наступает такой момент, когда надо закрыть дембельский альбом.

И взяться за ремень.

Маханю я нашел рядом с пивной. Он покуривал на улице, ожидая каких-нибудь приятелей, которые угостили бы его пивом.

Я подошел и встал напротив.

Надо отдать ему должное – он не испугался. Он все так же лениво покуривал.

Мы молчали. Я и он. Молчали и сверлили друг друга глазами, ожидая, кто же заговорит первый.

Первым заговорил он.

– Ну что, щенок? Чего ты вылупился? Что, мало я тебя учил уважать старших?