Фрэнк Харди - Власть без славы

Лейбористы одержали самую сенсационную победу на выборах за всю историю существования Австралийского союза. Политический маятник качнулся так резко, что сам националистский премьер-министр лишился места в парламенте.

Для Джеймса Саммерса это было величайшим событием в его жизни. Он займет самое высокое положение в стране! Шутка сказать, достопочтенный Джеймс Саммерс — премьер-министр Австралии! Много лет назад, когда он, разорившись дотла, бросил свою лавчонку в провинции и, приехав в столицу, примкнул к лейбористскому движению, — снилось ли ему, что в один прекрасный день он займет должность премьер-министра. Это венец его карьеры. Судьба предназначала его для великих деяний — он выведет Австралию из кризиса.

На грязном, всегда безлюдном вокзале сейчас бурлила жизнь. Этим же поездом ехал генерал-губернатор. Но не ради него собралась огромная толпа. Все пришли проводить Джимми Саммерса.

Здесь были люди, впервые в жизни голосовавшие за лейбористов, — крупные и мелкие дельцы, которые видели в Саммерсе единственную надежду поправить расстроенные дела. Но больше всего собралось членов лейбористской партии и рабочих, веривших, что лейбористы будут отстаивать их интересы. Джимми Саммерс был их кумиром. Он занял пост премьера — как же не радоваться? Он уничтожит безработицу, повысит заработную плату, расширит социальное страхование. Будьте спокойны, Джимми Саммерс больше не позволит крупным воротилам заправлять всеми делами.

Когда Саммерс вышел из машины и начал пробираться сквозь толпу, ветхое здание вокзала огласилось восторженными криками. Затем рабочие громко запели старую профсоюзную песню „В единении наша сила“.

В толпе были люди, которые никогда не слыхали этой песни и не понимали, какое отношение она имеет к проводам премьера. Джон Уэст слышал ее в последний раз, когда выступал на митинге перед зданием парламента после высылки отца Джеспера. Сейчас он негодующе повернулся к рабочим, словно хотел сказать: „Не пойте эту песню! Только красные поют ее!“

Саммерс, маленький седеющий человек лет шестидесяти, приветливо улыбался и махал рукой провожающим. С трудом пробравшись сквозь густую толпу, он поднялся на площадку вагона, кланяясь на все стороны, а пение и крики стали еще громче.

Саммерс был благочестивым католиком и примерным семьянином; слыл пламенным оратором в годы, когда красноречие еще играло большую роль в политике. Стоя на площадке вагона, он махал рукой приветствующей его толпе, и на глаза его навертывались слезы. Все они верят в него, и он оправдает их надежды.

Темным облаком спустились сумерки. Раздался свист, поезд тронулся. Саммерс, усталый, сел на свое место, прислушиваясь к замиравшим вдали крикам и пению.

Торжественные проводы очень подняли его в собственных глазах. И в самом деле, кто, как не он, достоин того глубокого доверия, которое ему оказывают? Разве он с юношеских лет не сражался в рядах лейбористской партии? Разве мало усилий приложил он, чтобы провалить закон о всеобщей воинской повинности? Разве не боролся он за спасение водных коммуникаций Австралии? Разве не выступал в последней предвыборной кампании за систему арбитража? Не он ли в 1922 году поставил вопрос о социализации?

Социализация! Как давно это было! Рабочие не созрели для социализации. Да и конституцией она не предусмотрена. Сенат не пропустит ни одного мероприятия, направленного к социализации.

Да и не нужна она вовсе. Поднять пошлины на импорт и остановить приток дешевой рабочей силы из-за океана — вот все, что требуется для ликвидации безработицы, и тогда снова наступит процветание. Коммунисты проповедуют социализм, а социализм идет гораздо дальше социализации — вот они и не прошли в парламент. Они — паникеры, носятся по всей стране и кричат, что мы накануне такого страшного экономического кризиса, какого еще мир не видел. Никакого кризиса не будет, уж Джимми Саммерс позаботится об этом. Хорошо коммунистам говорить о социализме и угрозе кризиса — не они управляют страной. Да и рабочие показали, какого они мнения об ораторе, который выступал в мельбурнском порту. Его освистали, в него бросали гнилыми овощами и кричали ему, что рабочие голосуют за Джимми Саммерса, чтобы он позаботился о них.

Нет, если бы он ратовал за социализацию, не сидел бы он сейчас в этом поезде. А что сталось бы с рабочими, если бы у власти все еще были националисты?

Мысли проносились неудержимым потоком в его утомленном мозгу, виски ломило, горло распухло от сотни предвыборных речей. Голова его опустилась на грудь, и он забылся беспокойным сном. Ему снилось, что ликующие толпы возносят его на высокий мраморный престол.

В Олбери Саммерса разбудили новые овации. Голова все еще болела, руки и ноги затекли. С трудом пробравшись сквозь ликующую толпу, он пересел на другой поезд, занял отведенное для него отдельное купе и проспал всю ночь.

Утром он прибыл в Канберру, новую столицу Австралии. Город стоял вдали от моря, вдали от крупных промышленных центров — уединенная обитель политических деятелей и чиновников. Тихий, аккуратный, словно бутафорский городок. И здесь нового премьер-министра тоже ожидала большая толпа. Народу собралось так много, что генерал-губернатор не мог добраться до своей кареты, а Джимми Саммерсу понадобилось десять минут, чтобы дойти до машины. Остановился он в отеле „Канберра“. Джимми Саммерс, премьер-министр, избранный рабочими, не захотел жить в роскошной резиденции премьер-министра.

Едва он вошел в отель, как секретарь сообщил ему о первом крахе на нью-йоркской бирже. Саммерс встревожился. Неужели ему придется иметь дело не с временной полосой безработицы, а с таким же страшным кризисом, как в девяностых годах? Неужели ему суждено управлять страной, экономика которой находится накануне катастрофы?

Он принял ванну и улегся в удобную постель, но уснул не скоро. Его мучил страх, как бы паника на Уолл-стрите не явилась дурным предзнаменованием. А если мир будет ввергнут в опасность, если австралийских рабочих ждет голод и отчаяние, сумеет ли он, Джимми Саммерс, предотвратить это?

Впоследствии Джон Уэст не раз говорил, что поставить у власти правительство Саммерса обошлось ему в двадцать пять тысяч. Конечно, лейбористы победили бы на выборах и без него, но, как все люди, одержимые жаждой власти, он приписывал своему влиянию события, которые так или иначе произошли бы.

Целых три дня Джон Уэст не мог заниматься делами. Три ночи он не спал. Вот она, вершина его власти. Он ходил как в чаду, словно курильщик опиума. Перед ним носились видения, одновременно и явственные и сумбурные.

Итак, он — самый могущественный человек в Австралии. Воображение рисовало ему заманчивые картины, но им явно не хватало конкретности, и это смущало Джона Уэста. Прошло несколько дней, прежде чем он понял причину своего смутного беспокойства: теперь, когда он наконец достиг власти, к которой стремился всю жизнь, он, в сущности, не знал, что с ней делать. Он может осуществить свой план — поднять таможенный тариф на импортные спиртные напитки и нажить на этом миллион. Может укрепить и расширить свою империю. Ну, а дальше что?