Игорь Шагин - Белая полоса

Прокурор закончил говорить, и Лясковская объявила перерыв на две недели, чтобы подсудимые могли подготовиться к последнему слову.

Когда Владимир Тимофеевич со мной прощался, он сказал, что это всё хуйня.

Когда я рассказал Тайсону и Аслану о запросе прокурора, Аслан покачал головой: «Да ужь». У Тайсона на глазах появились слёзы. С этого времени проходящих по так называемому делу «Топ-Сервиса» в СИЗО стали называть «футбольной командой». Десятерым из пятнадцати запросили пожизненное заключение. Видимо, по количеству игроков на поле. Говорили, что такого запроса ни в Украине, ни в мире ещё не было.

За несколько месяцев до Нового года в камере появился худенький, лет тридцати, в поношенных штанах и рубашке молодой человек, очень культурный, интеллигентный и доброжелательный парень, в очках и с слегка растрёпанными длинноватыми волосами. Когда он только заехал и на следующий день получил передачу — картошку в мундире, лук, хлеб, варёную свёклу, квашеную капусту и кусок сала, — часть передачи он отложил в кулёчки и протянул мне. А на вопрос «зачем», он сказал, что так принято уделять внимание — очевидно, приняв меня если не за смотрящего, то за смотрящего за смотрящим. Я сказал, что тут сейчас так не принято, но с удовольствием поужинаю тем, чем он меня угостил. Я поделился с Юрой (так звали молодого человека) тем, что у меня было вкусненького, и с этого времени стал поддерживать с ним отношения. Юра в основном все дни проводил на наре — верхней, у умывальника. Читал газеты и книги, всем был рад помочь по хозяйству, чем заслужил у Тайсона доверие и уважение. Как Юра рассказывал, он уже третий раз сидел за кражу, точнее — сейчас находился под следствием. Но отношения к криминальной среде не имел. Так получалось.

Несколько дней спустя он обратился ко мне с просьбой: что если бы я дал ему воспользоваться телефоном, то он смог бы разрешить вопрос своего освобождения. Я не спрашивал как, да и в мыслях не было, но он сам сказал, что ничего особенного нет. Что он учился в институте с Оксаной Марченко. Поддерживал с ней дружеские отношения. Что он у неё если не лучший, то самый преданный друг. И она сейчас жена Медведчука. И если бы он имел телефон хотя бы на пять минут, он бы к ней обратился — и его сразу бы отпустили. Он сказал, что знает меня заочно из рекламы и репортажей по TV, что сам он из Белой Церкви. И когда там сидел, в ИВС, в камере на стене видел мой автомобиль — пятнистый джип с надписями «Топ-Сервис».

Меня не удивило ничто из его рассказа. Я готов был с радостью помочь Юре и сразу предложил ему телефон. После звонка он сказал, что поговорил с Оксаной и что его скоро выпустят. А через несколько недель уехал — как сказал, в ИВС, закрывать дело. И за два дня до Нового года вернулся. Привёз мне это фото автомобиля — вырезку из обложки журнала. И теперь находился в камере, ожидая первого судебного заседания, с которого его должны были отпустить на подписку.

Когда он узнал о запросе прокурора, он написал на бумаге номер телефона и протянул мне.

— Позвони, тебе помогут.

Я поблагодарил Юру и сказал, что справлюсь сам. Через несколько дней Юра уехал на суд и не вернулся.

Я начал готовиться к последнему слову. В течение двух недель меня несколько раз посетил адвокат, и мы оговорили, что нужно сказать, а что говорить не нужно.

На следующем судебном заседании каждому из подсудимых была предоставлена возможность произнести заключительную речь. Кто-то отказывался от последнего слова, а кто-то обвинял милицию в выбивании нужных показаний и следователя в непринятии этого во внимание, и даже в стихах, по просьбе своего адвоката заменив в рифму «мудак» на «дурак» и парируя замечание Лясковской («так, давайте не будем, кто тут кто» и о недопустимости использования нецензурной брани) литературным толкованием и значением этого слова. Я же, когда до меня дошла очередь, минуя плёнки Мельниченко и «знаю я ту блядь мордату, ёбаный “Топ-Сервис”, обложить ёго як трэба и разорвить!», в последнем слове сказал, что причиной предъявления мне обвинения в совершении ряда тяжких преступлений явилось нарушение презумпции невиновности. А последующая фабрикация уголовного дела в отношении меня при грубейших нарушениях права на защиту и отсутствии надзора со стороны прокуратуры явилась следствием защиты чести мундира сотрудниками правоохранительных органов, объявивших меня преступником до решения суда при наличии всех доказательств моей невиновности (о плёнках Мельниченко я сказал при допросе Подмогильного).

— Ваша честь! — сказал я. — Вот уже четыре года я нахожусь в заключении, не только без нормальных, человеческих условий содержания и возможности видеть родных и близких, лишённый свиданий, но и без единого доказательства моей вины и со всеми доказательствами моей невиновности!

— С самых первых дней моего задержания, вместо того чтобы вызвать меня в следственные органы при такой необходимости для дачи показаний, при наличии моего домашнего адреса и адреса места работы, я был задержан, а фактически — выкраден, и по сфабрикованному делу неповиновения милиции ночью осуждён к двум неделям административного ареста, и всё это время терпел издевательства, избиения и унижения со стороны работников МВД, заставлявших, пытавшихся заставить оговаривать себя самого и признаваться в преступлениях, к которым я не только не имел отношения, но и никогда не слышал о потерпевших и об их деятельности, и это сопровождалось допросами о якобы украденных мной из бюджета сотнях миллионов гривен, в чём впоследствии мне даже не было предъявлено обвинение. И где я укрываю эти деньги. И всё это — на фоне беспрестанных в нарушение презумпции невиновности, безапелляционных заявлений высокопоставленных чиновников прокуратуры и МВД в СМИ о моей полной и беспрекословной виновности в инкриминируемых мне преступлениях, что явно явилось причиной и далее фабриковать в отношении меня уголовное дело, предъявляя всё новые и новые обвинения, игнорируя свидетельства моей непричастности и запуская по кругу процесс ознакомления, затягивая передачу дела в суд, очевидно, подвергая меня выбору между бесконечным ужасом (воспользовался я подсказкой Трофимова) и ужасным концом. В то время, когда сотрудники милиции указывали на то, что сотню листов показаний в свою защиту я выдумал за одну ночь, а следователи впоследствии вообще лишили меня права давать какие-либо показания.

— Дело в отношении меня сфабриковано следователем Демидовым, — сказал я, — как следствие нарушения презумпции невиновности и защиты мундира. А моя невиновность доказана всеми материалами, всеми показаниями потерпевших, подсудимых и свидетелей. И моими показаниями на следствии и в суде. А если где-то что-то выглядело так, будто я оправдываюсь, то оттого и оправдательный приговор, — добавил я и поблагодарил за внимание.