Игорь Шагин - Белая полоса

Я сказал Жене, что те, кто меня оговорил, уже отказались от своих показаний. Написали, что сделали это по требованию работников милиции. Я рассказал Жене, что эти люди — рэкетиры, которым я, как бизнесмен, платил дань. А меня следствие сейчас пытается представить как организатора их банды.

— Не надо было отказываться, надо было платить дальше! — улыбнулся Женя. — Сигалу от рэкета, который попросил 20 % от доходов от его фильмов, как писали газеты, пришлось уехать и прятаться в Италии.

— А каждый ресторан в Америке, беспокоящийся за свою репутацию, платит дань, — продолжал Женя, — только это в форме оплаты за вывоз мусора. Мальчики в костюмах предлагают услугу по уборке мусора. И если ты говоришь, что можешь найти дешевле, то вечером получаешь очередь из автомата по стёклам. Кто пойдёт в ресторан, у которого нелады с мафией, чтобы получить шальную пулю?

— Как с ней ни борются, — завершил Женя, — но в Америке мафия бессмертна. А что говорить тут?

О себе Женя рассказывал, что доучивался в той же школе, что и Рудольф, только в старшем классе, и окончил школу на год раньше. Так же, как и Рудольф, он имел страсть к траве — курил её, как сигареты. Но любил и крэк. Говорил, что для употребления последнего продаются специальные фарфоровые люльки, наподобие курительных трубок, только очень маленькие. А принцип курения заключается в том, что в люльку кладётся кристалл крэка (маленький белый камешек) и нагревается снизу зажигалкой, а дым вдыхается носом. Но крэк, говорил Женя, пробовал очень редко, так как тот стоит очень дорого — 50–70 долларов на один раз вдохнуть. Когда я спросил у Жени, какие после этого ощущения, он подумал, а потом ответил:

— Вдохнул — и сразу ещё хочется! — и на его лице появилась довольная улыбка.

Нужны были деньги на траву и на крэк, и Женя работал в негритянских кварталах. Там мало кто хочет работать, поэтому заработок там больше, сказал Женя.

Долгое время работал в фотоателье фотографом. Работа была очень простая, поскольку негры всегда фотографируются в двух позах. Первая — сидя на корточках, в одной руке пистолет, а на полу перед левой или правой рукой разложены деньги — стодолларовые банкноты. А вторая поза — с ладонью, положенной на здоровенную задницу негритянки. И чем больше задница, тем круче негр.

— У негритянок вообще красота ценится не по лицу, а по размеру задницы, — добавил Женя.

В фотоателье можно было заработать сто — сто пятьдесят долларов в день, поскольку негры не брали сдачу.

— На два раза вдохнуть крэк! — улыбнулся Женя.

Потом, когда ателье закрылось, Женя работал в ломбарде. Большинство негров в этих кварталах, говорил Женя, сидят на наркотиках, и поэтому им бывают срочно нужны деньги. Настолько срочно, что они могут заложить часы или кольцо в десять раз дешевле их стоимости. А потом не выкупить. Полиция же в Америке не имеет права делать контрольные закупки. Например, сдавать в ломбард вещь заведомо дёшево, а потом прослеживать, за сколько она была продана и сколько было уплачено налогов. Это считается провокацией, и судья сразу отклонит такое дело.

— И полиция, — сказал Женя, — в негритянских кварталах бывает очень редко. Практически туда не заезжает. Негры живут там, как в резервациях. Делают что хотят, живут как хотят. И даже если друг друга убивают, то убийства расследуются формально и редко доходят до суда. Но если негр убьёт белого человека, да ещё и там, где живут белые, и если в конкретном штате нет смертной казни, то за одного убитого он сразу получит пожизненное. И будет отбывать его в федеральной тюрьме. А там такой режим, как на каторге. В федеральную тюрьму попадают только за терроризм, убийства и торговлю наркотиками. Последнюю в Америке доказать практически невозможно, так как один берёт деньги, а другой, на следующей улице, показывает, где лежит «чек» (доза), и они друг друга не знают.

— Но если меня осудят, — сказал Женя, — и я попрошу передать меня в Америку, то меня будут содержать там в федеральной тюрьме. Поэтому наказание я буду отбывать здесь. А потом вернусь в США и буду там считаться несудимым. Потому что приговоры других стран в США не признают.

Один раз Женю навещал консул. Но Женя сказал, что визиты его номинальные и что консул ничем не может помочь.

У Жени были родственники в Киеве — он получал передачи. А в передачах — газеты и журналы. Женя был начитанным, и с ним было интересно поговорить. Любил поэзию, а меня подбивал писать стихи, которые правил на свой лад.

Это ему нравилось начало оды «СИЗО СБУ». Видимо, соответствовало режиму, его состоянию души и ситуации, в которой он оказался.

Но ода не получила продолжения, поскольку через две недели и незадолго до Нового года меня перевели в другую камеру. (Жене и Рудольфу дали по семь лет, организатору — двенадцать, девочке — условно. Женя и Рудольф отбывали наказание в Украине и освободились через пять лет по УДО.)

Новая камера снова была двухместной, но в ней стояли три кровати. Две — по левой и правой стенкам под окном. А одна для большего количества свободного места поставлена на бок, под левой стенкой у двери. В этот раз и вещи, и матрас я переносил сам. Мой новый сокамерник помог занести мне их с коридора.

Моего нового сокамерника звали Тарас. Он сказал, что только что отсюда уехал Гогось, с которым он просидел две недели. А потом записался к Петруне и попросил, чтобы Гогося убрали. Помимо того, что этот Гогось свинья, после того как у него закончилась передача (довольно-таки неплохая, добавил Тарас), он научился без ручки открывать окно (ручки были сняты) и начал с улицы в камеру таскать голубей.

— Вся постель у меня была в хлебных крошках, — сказал Тарас, — пол в перьях, а в камере по утрам постоянный сквозняк. Меня просквозило, и я обо всём этом рассказал Петруне.

Я сказал Тарасу, что сидел с Гогосем и что передачу ему принесла моя жена.

Тарас сказал, что он так и понял, поскольку Гогось говорил ему, что находился в одной камере со мной. И что он, Тарас, слышал обо мне по телевидению. И что я совершенно не такой, каким меня рисуют.

Тарасу — Тарасу Фёдоровичу Бублику — было больше пятидесяти лет. Это был высокий, статный мужчина с угловатым лицом и поседевшими волосами. Он был военным — в звании полковника химико-инженерных войск. Подрывник, прошёл Афганистан, служил там до самого вывода войск. Рассказывал, что привёз оттуда мушкет — трофейный. Что мясо там добывали, привязывая на верёвку буханку хлеба, и с пастбища тащили на минное поле — за ней и шла корова. А с мухами боролись, делая бертолетову соль, только более активную (Тарас сказал, что рецепт не может мне сказать, потому что это тайна, а он давал присягу), раствором пропитывался сахар. И мелкими крупицами, ещё влажным выкладывался на предметы. Когда крупицы подсыхали, от мухи на подлёте оставались только крылья.