Игорь Шагин - Белая полоса

— А по обвинению я бы и писать не стал — там ерунда. Сначала убили, а потом заказал, — сказал Пятков, видимо, иронизируя над версией следователя «сначала отслеживали, а потом заказывал».

— Ко мне приехали в лагерь и предложили посидеть с тобой. Мне осталось до конца срока немного, я отказывался, но меня очень попросили. Это добровольно. Немного рассказали о тебе: сказали, что ты нормальный, адекватный человек, то есть не головорез. С такими я не сижу — отказываюсь.

— Я им сразу сказал, что легенда с квартирными кражами не пройдёт, — меня сразу раскусят, — продолжал Сергей. — Но кто приезжал, как ни проси, я тебе говорить не буду. Это уже моё. Да и какая тебе разница кто.

— Никакой! — сказал я.

— А по поводу пакетов и леденцов Тарас подметил чётко, — сказал Серёжа, — я тогда не спал и подслушал ваш разговор. Моя зарплата — четыреста гривен в месяц. Но двести, по нашей обоюдной договорённости, óпер забирает себе, только это между нами, — добавил Сергей. — Может купить передачу, а может положить на лицевой счёт. А передачи он покупает здесь, через дорогу, в магазине «Продмэкс», чтобы далеко не таскать. Я, кстати, ему об этом сказал и Тараса попросил убрать из камеры. Меня могут, если я попрошу, забрать из камеры прямо сейчас. Или мы можем посидеть вместе до моего отъезда. Какая разница, ты же уже знаешь. И у нас всё в порядке. А не будет меня — будет кто-то другой.

Я сказал Пяткову, что нет никакой разницы и что всё действительно в порядке, он просто делает свою работу. Но долго я и Сергей вместе не сидели. Через несколько дней его заказали с вещами. Может быть, перевели в другую камеру. Я дал Сергею с собой чаю, сигарет и немного еды. А также Олин телефон. Сказал, что, может быть, когда-нибудь ещё встретимся.

В этот же день ко мне подселили нового сокамерника. Он сам занёс в камеру матрас. А потом вернулся (видимо, в соседнюю камеру) и принёс потёртую клетчатую сумку.

— Туголуков, всё забрал? — спросил офицер.

— Да, — ответил мой новый сокамерник.

И дежурный закрыл дверь.

Туголукова звали Женя. Он был низенького роста, щуплый, маленький, в старых потрёпанных кроссовках, потёртых чёрных джинсах и вязаном синем свитере с высоким воротником. Из сумки он достал и повесил на вешалку чёрную джинсовую куртку (явно на несколько размеров больше) с подшитой серой байковой подкладкой. В ящик тумбочки выложил мыльницу, зубную щётку и пасту под названием «Лесная». В тумбочку на полку он положил в прозрачном полиэтиленовом пакете чай (мелкий, светлый — видимо, грузинский) и железную кружку. На тумбочку со своей стороны поставил прозрачный пластиковый стакан — то ли из-под супа «Мивина» с содранной этикеткой, то ли ещё из-под чего-то — с потёртой крышечкой «Сметана» и леденцами без фантиков внутри.

Потом сел на нару и посмотрел на меня, как бы предлагая начать разговор. Будто в соответствии с его фамилией, его лицо было похоже на слегка вялую и подсохшую луковицу — желтоватое, молодое, но морщинистое, с бесцветными губами и еле заметными светлыми ресницами и бровями. Он был подстрижен коротко — можно сказать, налысо. На голове из-под русых волос просматривалась желтоватая кожа. Возможно, это был почти сошедший лагерный загар.

Я не сохранял молчание, ожидая, пока Туголуков что-то произнесёт. Я сказал ему, что мой адвокат предупредил, что меня разместят с ним, что он приехал с лагеря, что санкцию ему выдал прокурор. Что ни следователя, ни адвоката у него нет — его посещает óпер. И что этому óперу он будет писать обо мне бумаги в вольном стиле, и за свою работу будет получать 400 гривен в месяц. Из них 200 — на лицевой счёт или на передачу. А вторую половину óпер будет забирать себе. Что обо всём этом мне рассказал адвокат. А адвокату — начальник óпера. И что он, Туголуков, может всё это рассказать óперу, когда тот его посетит.

Я сказал всё это сокамернику и продолжил читать учебник английского языка.

Туголуков всё внимательно выслушал, ничего не возражал и предложил попить чайку. А потом пошёл тусоваться — ходить в проходе туда-сюда от двери до середины камеры. Вечером я пожелал Туголукову спокойной ночи и лёг спать.

Когда я утром проснулся, Туголуков сидел на наре. Он сказал, что всю ночь не спал, а думал, что он сюда приехал не писать на меня бумаги, а отдохнуть от лагеря, посидеть, покурить, попить чаю и поесть, что ему всё равно, чтó в этих бумагах будет написано и что эти бумаги мы сможем писать вместе. Но если он скажет всё, что я вчера сказал, óперу, то его сразу отсадят. Чего бы он очень не хотел. Туголуков объяснил, что писать можно всё что угодно, но только чтобы более-менее соответствовало действительности. Он сказал, что будет делать пометки к себе в тетрадь, а там, в кабинете, — излагать на бумагу. И мы начали писать.

Мы писали о том, как я начал в Ленинграде заниматься бизнесом. О том, как попал в Украину. Как стал учредителем ООО «Топ-Сервис». А потом — как стал президентом АОЗТ «Топ-Сервис». Как на фирму в 1993 году наехали рэкетиры во главе с Макаровым. Как предприятие постоянно пребывало под прессингом МВД. Об арестах грузовиков. О погроме на заводе «Топ-Сервис Большевик Пак» лицами в милицейской форме. Мы писали о том, как генерал Опанасенко, начальник милиции города Киева, обманул генерала Бородича — тогда первого замминистра внутренних дел, — что якобы вместо своего домашнего адреса на улице Пушкинской я сказал адрес Филарета (патриарха православной церкви) и тем самым воспрепятствовал обыску, о чём мне рассказывал сам Л. В. Бородич. Писали о моём задержании, о том, как меня ночью судили, а потом подряд 7 дней били в РОВД.

О Бардашевском — Звездолёте — мы не писали ничего. Он был мне симпатичен. Наверное, потому, что я был лётчиком. А он был подводником, позже óпером. Любил песню «ВВС» и, может быть, мечтал быть лётчиком.

Один раз я пришёл от адвоката, и Туголуков меня спросил, что говорит адвокат. Я сфантазировал, что адвокат говорит, будто генерала Корниенко снимают с моего дела. Туголуков сказал, что это тоже нужно написать. А когда он в другой раз вернулся от óпера, то сказал, что тот спросил его:

— Ты помнишь, что ты писал о Корниенко? Так это мой начальник бывший. Я тогда ему сказал. Он сказал, что это всё пиздёж. Я пришёл к нему утром, на следующий день. Его перевели в другой отдел. Он забирал из кабинета свои вещи и сказал: «Вот блядь!»

С Туголуковым я находился чуть меньше трёх недель. И за день до дня рождения Оли — 11 февраля — утром меня снова разместили с Гогосем.

Гогось сразу вспомнил передачу. Сказал, что думал сначала не брать, но дежурные назад не понесут. Потом думал поделиться со мной. Но дежурные тут не носят. После обеда Гогось пошёл к адвокату. Вернувшись, сразу завёл разговор обо мне и моём деле. Сказал, что за моим делом стоит генерал Опанасенко.