Павел Пепперштейн - Военные рассказы

2003

Чего только не услышишь в дороге!

Фраза Все неслось вокруг. Майор Потапов очнулся в кибитке, на лесном пути. Вокруг было все заснежено, белым-бело, и елки по обеим сторонам дороги стояли низкие, в толстых снежных одеяниях.

Серебристая пороша проносилась с тонким свистом, и небо тоже стояло над дорогой белое, ровное, светлое.

Кибитка, в которой сидел Потапов, оказалась странна: вроде бы это были крытые сани, и неслись они быстро, по накатанному и совершенно прямому санному пути. Не слышалось тарахтенья мотора, не видно было руля, но ни конской, ни собачьей, ни какой другой упряжи не виднелось.

Спереди кибитка обрывалась широким и чистым лобовым стеклом, в котором ясно открывался прямой, уходящий в перспективу путь. Кибитка была двухместная, и рядом с майором кто-то сидел.

«Еду с попутчиком», – сообразил Потапов.

Он хотел повернуть голову и взглянуть на попутчика, но не сделал этого – сидел неподвижно.

Сидеть в санях, запахнувшись медвежьей полостью, казалось так удобно, что не хотелось совершать никаких движений. Потапов не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь так удобно сиделось и ехалось. Он с удовольствием смотрел на проносящиеся елки, на прямую, снежную, слегка блестящую дорогу, словно из слюды, на снег, несомый по ветру, разбивающийся струйками о ветровое стекло кибитки. Все это как будто вылетело из русских ямщицких песен про дальнюю дорогу, но при этом все это было совершенно нерусское, совершенно другое. Всякий человек, родившийся в России, никогда не перепутает, в каком бы беспамятстве не находился, где он – на Родине или за ее пределами. Здесь сердце подсказывало: «за пределами », причем за далекими пределами. Из-за усовершенствованной механической кибитки, из-за абсолютной прямизны пути – из-за всего этого Потапов решил, что он в Америке.

«Наверное, Аляска, – подумалось ему. – На золотые прииски едем». Он улыбнулся. Он читал в детстве Джека Лондона, текст забылся, а радость осталась. Скосил набок глаза и разглядел профиль попутчика, которого сразу определил как золотоискателя.

Золотоискатель выглядел так, как ему и положено: в собачьей большой шапке с опущенными ушами, в белой шубе, с загорелым и грубым лицом.

На фоне бокового окошка четко проступал его профиль с горбатым носом, с бородой и черным глазом под собольей, с проседью, бровью.

«Наверное, по-русски он не понимает, – размышлял майор. – А впрочем, лицо вроде русское.

Похож на казака».

– А неплохо едем. Дорога хорошая. Не то что у нас, – начал майор разговор спокойно, весело, не поворачивая головы.

Попутчик ответил молчанием. Но Потапов как-то даже не заметил этого молчания. Не возникло никакой натянутости, никакого напряжения – все оставалось простым, вытянутым вперед, собирающимся впереди в одну точку – как этот путь. Майор загляделся на дорогу, на пространство, которое стремительно и белоснежно надвигалось на кибитку, и разбивалось снежными ручейками о ветровое стекло, и вбирало в себя повозку бесшумно и быстро.

Здесь царствует свежесть, которая не любит слов… «Какой русский не любит быстрой езды», – вспомнилась майору крылатая фраза Гоголя. – «Впрочем, почему только русский? Вот американ цы тоже любят быструю езду. Даже придумали та кие снегоходы, как этот. Отличная штука. Да и до рогу специальную проложили – прямая, как ли нейка. Молодцы!»

Он собирался посмотреть на золотоискателя, не изменилось ли у того выражение лица, но было лень. Странно, совсем не хотелось шевелиться – ни ерзать, ни менять положение рук и ног. Тело не затекало, не возникало никакой усталости от пребывания в неподвижности.

«Надо же, какой удобный транспорт сконструировали! » – снова подумал Потапов с уважением об американцах. Его не удивляло, что он вдруг оказался в Америке. Он долго находился без сознания, кажется, тяжело болел, и, возможно, его переправили сюда на лечение. К союзникам. Он знал, что так теперь делают. И действительно, чтото целительное, больнично-чистое и глубоко оздоровляющее присутствовало во всем этом: в снеге, скорости, в линейной прямизне дороги, в тишине…

Майор чувствовал, что это лечение действует.

Он выздоравливал.

Потапову определенно нравилось в Америке.

Здесь как-то особенно свободно и легко дышалось.

Ощущался простор, внешне похожий на русский, но в то же время совершенно другой.

– Я все разузнаю про этот простор, про эту свежесть, – шептал майор в задумчивости.

Прошло вроде несколько часов. Ничего не изменилось – все так же летела кибитка, все так же бился снежный прах об ее окна. Все так же важные ели стояли стеной по обе стороны дороги.

Молчал попутчик. Но ничего не тяготило – ни однообразие, ни скука, ни неподвижность. В Рос сии, где так быстро сменяются эмоции и настроения, уже давно защемило бы сердце, потянуло бы на смутные думы, на ямщицкую песню – то ль раздолье удалое, то ли смертная тоска… Замере щились бы бесы в снегу, захотелось бы алкоголя, или курить, или разговоров. Но здесь ничего такого не ощущалось. Одна лишь простая и ничем не наполненная свобода.

«Страна свободы, – подумал майор. – Недаром брешут капиталисты», – он усмехнулся.

Кажется, последнюю фразу он произнес вслух.

В ответ раздался какой-то шорох со стороны попутчика.

Потапов скосил глаза и, к своему удивлению, увидел, что вместо золотоискателя рядом с ним сидит незнакомая женщина. Она казалась заплаканной.

Красноватые припухшие глаза и приоткрытые влажные губы придавали ее бледному и полному лицу выражение растерянности, но растерянность была спокойной, даже оцепеневшей.

Такие женские лица, красивые, нежные, но как бы чуть-чуть слабоумные или похожие на даунов, любил изображать Вермеер. Потапов Вермеера не знал, но нечто от старинных картин уловил. На даме была шубка с поднятым воротником, руки упрятаны в муфту, на меховой шапке блестела стразовая кокарда и покачивалось страусиное перо, немного заснеженное. В боковое окошко слегка задувало снежной пылью.

– Вы откуда здесь? – спросил Потапов, не поворачивая головы (он разглядывал даму, что называется,

«краем глаза»).

Дама не ответила, она продолжала смотреть прямо перед собой блестящими, заплаканными глазами. Опять не возникло никакого напряжения, никакой неловкости – как будто так и должно быть.

«Видимо, я задремал, промышленник вышел…

А она подсела. По-русски не понимает, конеч но», – подумал Потапов. Ему было, впрочем, все равно. Он знал, что люди в этих суровых краях немногословны.

Здесь царствует свежесть, которая не любит слов.

Подумав, что он только что спал, Потапов и в самом деле уснул. Ему снился какой-то очень интересный и наполненный событиями сон, но темноты не было – светился снег за окнами, и небо излучало сдержанный ночной свет. А кибитка неслась.