Конн Иггульден - Воронья шпора

Пушечная пальба продолжалась всю ночь, и ядра благополучно пролетали над головами лежащих. Выстроенное тремя большими полками войско Йорка ожидало утра.

Сильное волнение на море не смущало Маргарет. Она с удовольствием еще раз ощутила, что может не страшиться разгула стихии, а также что ее сын чувствует себя подобным образом и раскачивающаяся палуба и валящие с ног порывы ветра никак не влияют на него. Вчера вечером королева собственными глазами увидела этот зажженный специально для нее факел, и сердце ее запрыгало от восторга. Однако, когда речь зашла об управлении судном, капитан начисто отказался следовать ее приказам, и Маргарет пришлось с разочарованием наблюдать за тем, как моряки заносили якорь. Берег был совсем рядом! Она, пожалуй, могла бы доплыть до него. За многие проведенные в изгнании годы ей приходилось претерпевать множество мелких неудобств и откровенных унижений. Опальная королева познала бедность и долги, а также позор полной зависимости от щедрости другого человека, которому в любой момент мог сделаться безразличным сам факт ее существования.

Так что последняя ночь оказалась самой трудной из всех – рядом со скрывшимся во тьме берегом Англии, после того как для нее зажгли сигнальный свет, рядом с капитаном-французом, не пожелавшим слушать ее просьб до того, как встанет солнце.

Всем не спалось, а к тем, кто засыпал, приходили дурные сны. Сын королевы, Эдуард, основную часть ночи провел на ногах и даже сумел пофехтовать с одним из посланных королем Луи рыцарей. Топот железных башмаков по палубе над головой пробудил от дремоты Маргарет, прилегшую не раздеваясь в душной каюте.

Наконец, в это помещение пробился серый и неяркий утренний свет – скорее лишь бледный отблеск рассвета, заставивший дыхание королевы заторопиться. Сначала, подозвав к себе служанку, чтобы та зашнуровала ее ботинки, еще розовая после сна Маргарет вышла на палубу – и сразу же поежилась под пронизывающим ветром. За ночь волнение улеглось, капитан встретил ее улыбкой, и шлюпка уже была спущена на воду.

В эту рассветную пору берег окутывал туман, клубившийся под дуновением морского ветра, открывая то зеленое, то белое пятно на берегу – так пляшущая деревенская девчонка задирает юбку, показывая белые ноги. Маргарет улыбнулась. Какой же молодой она была, когда впервые увидела этот берег – первый в ее жизни берег, не принадлежавший Франции!

– Дай мне руку, мама, – сказал стоявший рядом с ней Эдуард, протягивая ей ладонь. – Волнение еще не совсем улеглось… Так говорит капитан Серсе.

Маргарет позволила своему юному, но сильному сыну сопроводить ее до проема в борту, за которым на воде раскачивалась шлюпка. Перспектива пересаживаться в нее казалась не слишком ободряющей, однако королева заставила себя улыбнуться и легким поклоном головы поблагодарить капитана, показавшегося ей надутым ничтожеством.

Эдуард спустился первым и, уже стоя в шлюпке, помог Маргарет благополучно сойти в нее. Проявив заботу о матери, он убедился в том, что та надежно устроилась, и только после этого принял спущенные сверху несколько сундучков, выданных ей в помощь Людовиком. Один или два из них, насколько знала Маргарет, были полны кошельков. Она надеялась, что деньги ей не понадобятся, однако после долгой бедности присутствие их грело ей сердце.

Наконец ее сын занял свое место. Шлюпке предстояло в тот день совершить еще с полдюжины рейсов, чтобы доставить на берег все их пожитки и сквайров, охранявших сундуки на палубе и провожавших принца Уэльского печальными глазами, словно их забыли на корабле. Впрочем, важнее всего было высадить Маргарет. Она пыталась разглядеть в тумане приближавшийся причал. На нем толпились солдаты, и сердце ее невольно сжалось от страха, хотя Сомерсет высоко выставил собственные знамена, чтобы ободрить прибывших. Бофорт – человек надежный, подумала королева. Как прежде были его отец и старший брат. Война забрала слишком многих, погубила столько семей… И Маргарите Анжуйской оставалось только надеяться, что она вернулась домой для того, чтобы увидеть конец долгой войны.

На краю причала были выложены каменные ступеньки. Эдуард легко перепрыгнул на них, а затем протянул руку матери. Французские матросы сложили весла и расслабились, отдыхая. Маргарет поднялась и увидела перед собой ожидавшего ее герцога Сомерсета, показавшегося ей таким симпатичным в своем доспехе.

– С благополучным возвращением, миледи, – произнес Эдмунд Бофорт, опустившийся на одно колено и склонивший голову, когда королева выбралась на причал и впервые за десять лет, едва ли не день в день, ощутила английскую почву под своими стопами.

Ночью на поля лег густой туман, чем-то напоминающий снежные заносы. Дозорные теряли друг друга из виду, как только расстояние между ними превышало десять шагов, и немедленно доложили о новой опасности сержантам. Звезды исчезли, тьма сделалась абсолютной, как будто войско Йорка поглотила колоссальная яма.

Тьму на короткий миг разрывали лишь пушки Уорика, рассыпая во все стороны золотые и зеленые отблески. Пушкари все предрассветные часы попусту тратили порох и ядра, так и не догадавшись о том, что враги затаились едва ли не у самых орудийных жерл.

Эдуард попытался спать – во всяком случае, какое-то время изображал сон, чтобы его люди видели, что он спокоен и ничего не боится. Наконец король вскочил с земли, с облегчением после столь долгого лежания в неудобной позе. Солнце, его личный символ, еще не взошло. Ни единый желтый луч еще не прорывал серую пелену тумана, его извечную сырость и холод.

Оттого, что он встал на ноги, разом пробудилось все войско, вскочившее с мест своего ночлега.

Некоторых, наверное, пришлось будить, но большинство королевских бойцов уже находились в полной готовности. Они понимали, что ждет их дальше, и знали о том преимуществе, которое получили, подобравшись вплотную к лагерю своих врагов.

Когда люди и лошади готовятся к бою, шума не избежать. Животные фыркали и пытались ржать, и сильные руки пригибали их головы к земле, не позволяя перекликаться друг с другом. Люди оступались, громко переругивались, и кольчуги и пластины их панцирей звенели, как колокола. А потом воины становились в строй, ожесточенные и нервные, но решительные, ожидающие пения горнов; они крестились, возводя глаза к скрытым туманом небесам.

Взревели трубы, и стрелки на обоих флангах армии Йорка выпустили стрелы – по шесть в минуту, имея ясную цель перед собой, и по десять, таковой цели не имея. Стрелков было всего несколько сотен, однако они выпустили тысячи стрел в белую пелену, из которой донеслись крики и стук ударов по панцирям и щитам.