Михаил Краснянский - Новый Исход

Каждый год, первого сентября, мы, взяв недельный отпуск, садились в байдарку и, неторопливо, но мощно помахивая вёслами, плыли по какой-нибудь тихой равнинной речке в объятиях могучих лиственниц, между которыми иногда мелькали стайки молоденьких голенастых сосенок; по серой глади реки бесшумно скользили желтые листья. Река учила нас простой философии: по течению плыть легче, чем против течения, а если попасть в середину струи – то легче вдвойне; плывя по течению, всегда можно утверждать, что делаешь это добровольно. Но мы, по своему упрямству, выбирали маршруты, где нужно плыть против течения; мы гребли до полного изнеможения и, когда сил уже не оставалось, хотелось отдохнуть и поесть, наш «байдарочный капитан» Лёня, взглянув на часы, на солнце, на берега реки, один из которых был обязательно пологим, а другой – крутым, неумолимо и глубокомысленно изрекал: «Надо еще гребсти!» (так, через «б», говорил это слово один дедок на Северском Донце). И все последующие годы, когда было тяжело, когда опускались руки – я упрямо говорил себе: «Миша, надо ГРЕБСТИ!»…

На лугах вдоль реки паслись многочисленные коровы, и я научился (зажимая нос пальцами) довольно-таки сексуально мычать, подражая молодому бычку. Некоторые коровы реагировали на моё мычание, поворачивая голову к байдарке и заинтересованно мыча в ответ. Я бурно радовался своим успехам! Но однажды, когда мы проплывали вблизи отвесного берега, одна корова-эротоманка в ответ на мой «мук» неожиданно обрушилась с берега в воду и целеустремлённо поплыла к нашей байдарке, рассчитывая, видимо, вступить со мной в интимные отношения и завести совместного телёнка. Огромная волна от рухнувшей в воду туши ударила в борт байдарки; мы с трудом восстановили её плавучесть и, налегая на вёсла, позорно бежали от большой и чистой коровьей любви. Когда опасность миновала, суровый (но справедливый!) капитан Лёня дал мне по шее и категорически запретил заводить шашни с крупным рогатым скотом…

Часов в шесть вечера мы причаливали к берегу, ставили палатку, разводили костёр, варили ужин. Потом, уже в темноте, долго пили чай, всматривались во тьму, которая вокруг яркого костра казалась нам особенно тёмной и зловещей, наперебой цитировали Тютчева:

Потом просто лежали и смотрели на звёзды. Вот ковш Большой Медведицы, а вот Кассиопея, похожая на английскую «дабью». И вдруг – золотой промельк падающей звезды. Ты успел загадать желание? А ты?… Как передать это ощущение величия и простоты мирозданья, этот шепот надмирных голосов, это счастье проникновения в тайны вечности, этот щемящий диалог души и неба?…

Должен честно (и с удовольствием!) признаться: я вырос на Великой Русской Поэзии и остался с ней в сердце пожизненно! Это началось ещё в моей молодости, в 60-е годы прошлого века, которые были буквально «пропитаны» поэзией. Помню, ко мне в руки попали какие-то листки с едва различимыми строчками (наверное, 10-й экз. под копирку). Фамилия автора была мне незнакома, из нескольких строк предисловия было лишь ясно, что это молодой 20-летний парень, мой тогдашний ровесник. Но когда я наконец, чуть ли не в ультрафиолетовых лучах, сумел разобрать блёклые буковки – я был потрясён. Это были какие-то… наркотические строки! Это было невыносимо прекрасно!

Теперь имя Иосифа Бродского широко известно, а его посмертная правота очевидна всему читающему миру…

Интересно, что именно поэзия подвигла меня к мыслям о Боге, к которому я был в те советские времена вполне равнодушен, пока не прочел потрясающие стихи А. Блока:

(Из «Дневников» А. Блока: «Стихи – это молитвы. Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает её в божественном экстазе. И всё, чему он слагает её, – в том кроется его настоящий бог»). Затем Д. Мережковский окончательно «доконал» мой атеизм:

Позднее я организовал в Донецке (Украина) самодеятельный Театр поэзии «Глагол» (это из пушкинского «Глаголом жги сердца людей»). Хотя театр наш был аматорским, но всё равно все наши спектакли принимала какая-нибудь тупая парткомиссия. Она-то и выяснила очень быстро, что поэзию для инсценировок мы подбирали «неправильную». Например, в спектакле «Глаголом жги» наши актёры кричали в лицо опупевшей комиссии:

Или ещё «крамольнее»:

Буклет нашего Театра поэзии (на рисунке мы изобразили «сердце, выжженное глаголом»!)