Фридрих Дюрренматт - Лабиринты

Сложней всего оказалось осуществить принцип справедливости в городах, поскольку одно из фундаментальных положений гласило, что пешая ходьба решительно не отвечает принципу справедливости. Ведь один, идя на работу, за покупками или в театр, кино, должен проходить большее, а другой меньшее расстояние. Слушали-постановили: пешком не ходить, всем ездить на трамвае, это единственный способ уничтожить несправедливость. К чему привело это нововведение? По всем улицам пустили трамвай, но так как останавливаться он должен был у каждого дома, поездки страшно затягивались, пешком получалось намного быстрее, а вскоре на всех улицах скопилось столько трамваев, что люди поневоле передвигались пешком. Но шли они не по улицам, вдоль ползущих цугом трамваев, – это строжайше запрещалось, а внутри трамваев, перебираясь из вагона в вагон. Справедливость парализовала все движение в стране, потому что пришлось остановить и железные дороги. Ведь промышленность не производила ничего, кроме железнодорожных и трамвайных вагонов, поэтому вскоре и все железнодорожные пути оказались забиты поездами, и пассажиры переходили внутри составов, из вагона в вагон, из поезда в поезд, локомотивы бессмысленно пускали в небо клубы пара, не трогаясь с места. Но поскольку было запрещено ходить вдоль железнодорожных составов, а также перемещаться внутри двадцати вагонов в каждом составе, зарезервированных для Генеральной дирекции железной дороги, то пассажиры шли по крышам вагонов, иногда долгими часами, пока не добирались до такого поезда, который все-таки продвигался вперед, хотя бы на несколько километров.

В конце концов ездить перестали. Жизнь в стране продолжалась благодаря нелегальной торговле, крестьяне на ручных тачках привозили продукты на черный рынок, преодолевая невообразимые трудности на своем пути по крышам поездов или проталкиваясь в толпах трамвайных пассажиров. Опустели театры и кинозалы, ставшие недоступными, по телевизору показывали все одно и то же – поезда бегут по широким равнинам, проносятся в туннелях, по виадукам, в вагонах-ресторанах этих поездов смачно закусывают жизнерадостные рабочие; телефильмы прерывались информационными сообщениями об авариях на автодорогах сопредельного государства.

Между тем точка невозврата давно была пройдена. Генеральная дирекция железных дорог, чтобы не терять контроль над страной, должна иметь возможность передвижения, без движения армия железнодорожных служащих не может осуществляться власть. Сначала они разъезжали по стране на внедорожниках, которые закупали в автомобильном государстве, бензина-то у них хватало; потом Генеральная дирекция железных дорог построила автодороги для своих, народу пользование ими строго запрещалось, по дорогам проехали первые лимузины класса люкс, следом – служебные машины, которых становилось все больше, и наконец состоялась первая встреча в верхах. Не столько в силу политической необходимости, а скорей из-за своего рода политической ностальгии. Генеральный директор железных дорог мечтал снова ездить на поезде, глава Автодора мечтал снова сесть за баранку, рельсы железнодорожной страны были забиты поездами, автотрассы автомобильной страны – автомобилями, короче говоря, генеральный директор железных дорог и глава Автодора заключили соглашение: в течение одной недели глава Автодора может ездить на автомобиле по железнодорожной стране, а генеральный директор железных дорог в течение одной недели – ездить на поезде по автомобильной стране. Они встретились на границе, обменялись вежливыми речами, затем генеральный директор железных дорог поехал на поезде по автомобильной стране, а глава Автодора – на автомобиле по железнодорожной стране.

При следующей встрече генеральный директор железных дорог в шутку назвал главу Автодора генеральным директором железных дорог, а глава Автодора, не растерявшись, назвал генерального директора железных дорог главой Автодора. Их поездки – одного по железной дороге, другого на автомобиле – сделались регулярными, вскоре в них стали принимать участие заместитель генерального директора железных дорог и заместитель главы Автодорожного управления, затем директора железных дорог и начальники отделений Автодорожного управления, затем и прочие чиновники. Через некоторое время половина всех железнодорожных чиновников находилась в автомобильной стране, а половина всех автодорожных чиновников – в железнодорожной стране. И наконец железнодорожные пути двух стран объединились, в связи с необходимостью транспорта атомных бомб, и тогда атомные бомбы одной страны вскоре очутились в другой – и наоборот, так что баланс устрашения не был нарушен.

Однако со временем даже население заметило признаки нового мышления. Правда, все громче звучали призывы перейти наконец к чистому железнодорожному или к исконному автомобильному мышлению, но в обеих странах уже воцарилось глубоко наплевательское отношение к какой бы то ни было идеологии, в железнодорожной стране спекулянты сдавали в аренду вагоны третьего и даже второго класса, и даже открылся шикарный кабак «Вагон-ресторан класса люкс», а в автомобильной стране по долинам между гор автомобильного лома резво побежала первая конка.

Свобода и справедливость – дополняющие друг друга понятия, невозможна ни свобода без справедливости, ни справедливость без свободы.

Платон, интеллектуал-интроверт, решил изменить мир, который он презирал. А вот как это сделать, не ведал. Сам он был непопулярен, политических шансов не имел, состоял в родстве с диктаторами Критием и Хармидом, симпатизировавшими Спарте и погибшими во время демократической контрреволюции. Аристократ, жутко близорукий, высокопарный и чопорный. Ненавидел афинян с их демократией и совершенно особенной ненавистью ненавидел Сократа. Из-за ревности. Сократ был толст и безобразен, но популярен, во всем городе известен как большой оригинал. Бросил ремесло скульптора. Жил за счет своей жены Ксантиппы, владелицы антикварного салона, как сама она упрямо называла свою лавку подержанных вещей. Высокая, статная женщина, с пышной, некогда белокурой гривой, отсюда, кстати, и ее имя, которое означает «соловая лошадь». Она была практичная и щедрая женщина. Целые дни проводила в кухне, на задах своего антикварного салона, и выходила, видимо, только к покупателям или когда выставляла на продажу новый товар. Сократ же целыми днями шатался по городу, всех и каждого втягивал в полубезумные, а то и напрочь безумные разговоры. Стал модной фигурой у знатных бездельников-гомосексуалистов, фланировавших по Афинам и насмехавшихся над демократией. Сократу до политики не было дела. Он утверждал, что ничего не знает, и своим собеседникам доказывал, что они тоже ничего не знают. Принимать у себя Сократа считалось хорошим тоном. Он общался с лучшими семействами Афин. Был непременным участником всех пиров. Выпить он мог неимоверно много. Когда сотрапезники уже валялись пьяные, он проходил по всем залам и покоям и прихватывал где вазу, где маленькую статуйку. Ксантиппа их продавала, ее салон славился – там встречались редкостные вещицы. Обокраденные молчали. Сократ все-таки. Его постоянно приглашали, он постоянно воровал. Но однажды знаменитая гетера Диотима рассказала, смеясь, что купила в лавке Ксантиппы миниатюрную копию статуи Фидия и заплатила вдвое против той цены, за которую когда-то раньше приобрела эту копию у самого Фидия; она-то, Диотима, думала, этот Геракл работы Фидия стоит у нее дома. Рассказ стал известен Платону, и он хотел попросить полицию устроить проверку в лавке Ксантиппы, но потом засомневался, не решив, что́ будет разумнее – использовать либо разрушить популярность Сократа. И Платон пришел к Сократу. Спросил, видел ли Сократ его, Платона, трагедии. Да, свистел вместе со всеми зрителями, ответил Сократ. Мои трагедии, в общем-то, для чтения, проворчал Платон; но уж стихи его Сократ наверняка знает? Преснятина, самые скучные вирши, какие когда-либо были написаны о мальчиках, угрюмо отозвался Сократ. Платон вздохнул: да, верно, в лирической поэзии он и правда не силен. Но диалоги-то, диалоги! Философ Протагор отозвался о них с похвалой. Эти диалоги с их аристократической haute évolee [121]никому не интересны, сказал Сократ. Ох, верно, признал Платон, нужно быть популярным. Вот Сократ популярен. Но своими беседами он удостаивает кого попало. Сократ рассмеялся: мои беседы для того и ведутся. Но их никто не записывает! А если записать, Сократ стал бы знаменит на весь мир, заметил Платон. И добавил, что хочет их записать. Сократ посмотрел с подозрением: что там задумал этот надменный и довольно неуклюжий аристократ? В качестве гонорара, продолжал Платон, он готов платить сто драхм в месяц. Сократ уперся: непонятно ему это предложение. И счел разговор оконченным. Но Платон как бы между прочим обронил, что, приняв предложение, Сократ уже не зависел бы от Ксантиппы с ее антикварной лавкой, которой может заняться полиция. Угроза? – спросил Сократ. Предупреждение, ответил Платон. Сократ пожал плечами: люди не в обиде, когда он что-нибудь тырит, сказал он, это его гонорар, в конце концов, он же развлекает гостей и хозяев, когда его приглашают. Но, подумав, Сократ согласился. Ладно. Сотню Ксантиппе. Но тырить он будет по-прежнему.