Алексей Притуляк - Узник №8

— Вот как… То есть, я — палач?

— Поймите, господин узник, — терпеливо принялся объяснять начальник тюрьмы, — мы — частная тюрьма, мы не получаем ни от правительства, ни от администрации никаких дотаций, никаких средств на содержание узников. У нас по штату, конечно, предусмотрен палач, но денег на ещё одну штатную единицу просто нет, тем более, что работы для палача пока не так уж много, а значит, человек по сути будет элементарно проедать наш и без того скудный бюджет.

— О боже, боже! — традиционно простонал узник, пряча лицо в ладони. — Что же ты делаешь со мной? Что же вы все делаете со мной, господин начальник тюрьмы?!

— Вы что, о чём-то сожалеете? — с подозрением вопросил надзиратель.

— Сожалею ли я?..

— Да, — строго подтвердил надзиратель, — я спросил, сожалеете ли вы о чём-нибудь.

— Сожалею ли я… Пожалуй, да. О том, что я не совершил более тяжкого преступления.

— А какое преступление вы считаете более тяжким? — заинтересовался начальник тюрьмы.

— Ну, я не знаю… — задумался узник. — Но ведь наверняка существуют в уголовном кодексе более тяжкие преступления, чем то, что совершил я.

— Наверняка, — подтвердил начальник тюрьмы со знанием дела. — Не бывает такого преступления, после которого нельзя было бы совершить ещё более тяжкое. Но давайте же поговорим о более приземлённых делах, господин узник.

— Давайте, — устало кивнул заключённый.

— Знаете ли вы, что госпожа дочь надзирателя ждёт ребёнка от вас?

— Я стану отцом!

— По крайней мере, у вас есть шанс, — подтвердил надзиратель. — Вы ведь, как безусловно честный человек, хотите жениться на дочери господина надзирателя, честь коей подвергли столь суровому испытанию.

— Разве может быть преступник честным человеком? — резонно вопросил узник.

— Что вы хотите этим сказать? — нимало не смутился надзиратель.

— Если я честный человек, то почему я сижу в этой тюрьме?

— Не имею представления, — пожал плечами начальник тюрьмы. — Думаю, это судебная ошибка. Во всяком случае, среди узников мне не встречался человек, хотя бы в половину вашего честный. Что вы думаете о судебной ошибке?

— Ничего, — пожал плечами узник. — Думаю, что я наказан по заслугам.

— Но ведь в вашем случае могла иметь место и судебная ошибка, не так ли?

— Не знаю.

— Подумайте об этом на досуге.

— Хорошо, я подумаю.

— Итак, господин узник, готовы ли вы взять благородную даму под руку, чтобы провести её по жизни, полной препятствий, бурь, гроз и лишений, дабы благородная дама не заметила и не восчувствовала связанных с ними неудобств?

— У меня нет выхода.

— Ну что ж, я рад, что трижды не ошибся в вас, — улыбнулся начальник тюрьмы.

— Трижды? Разве кроме изнасилования и убийства я совершил ещё что-нибудь?

Надзиратель простодушно расхохотался.

— Ценю ваше чувство юмора, господин узник, — сказал он. — И дважды ценно то, что оно вам не изменило даже в незавидных условиях тюрьмы… Ну что ж, позвольте мне откланяться. Я переговорю с господином надзирателем, чтобы он не откладывал свадьбу в долгий ящик, дабы трепетные сердца влюблённых могли бы поскорей соединиться в обожании друг друга и счастье обладания второй своею половиною. Честь имею.

С этим последним утверждением, начальник тюрьмы небрежно взял под козырёк, повернулся и покинул камеру.

Его разбудила дочь надзирателя. Она стояла подле топчана, загадочно улыбаясь, одну руку благостно держа на животе, а вторую, сжатую в кулак, — перед лицом узника, так что проснувшись, он подумал, что она пришла убить его за бесчестье.

— Ну, здравствуй, женишок, — улыбнулась она, увидев, что узник открыл глаза.

Стремительно приняв сидячее положение, он поздоровался.

— А я вот тебе слово своё принесла, — сказала она.

— Слово? — не понял он со сна. — Какое слово?

— Ну, я ведь обещала. За изнасилование. Награду.

Узник подскочил, схватил девушку за руку.

— Муха! — вскричал он. — Неужели вы принесли муху? О радость, о счастье, о благие tempora, [3] Tempora — времена ( лат ) о несравненные mores! [4] Mores — нравы ( лат. ) Хороша ли она?

— Смотри сам, — отвечала она, улыбнувшись, присев рядом с ним и разжав руку. — Ой!

Узник, кажется, ничего не увидел — то ли муха так быстро вспорхнула с раскрытой девичьей ладони, то ли её и не было там вовсе. Но дочь надзирателя, сопровождая взглядом полёт невидимого для него насекомого, улыбалась и показывала пальцем. «Смотри, смотри, какая красавица!» — говорила она. «Да, да», — отвечал узник, пытаясь разглядеть муху и не видя её.

— У меня к вам ещё одна просьба, госпожа дочь надзирателя, — сказал он немного погодя просительно. — Не могли бы вы принести мне бутылочку какого-нибудь растворителя для масляной краски?

— Растворителя? — удивилась она. — Какая странная просьба. Зачем тебе?

— Я недостоин, — коротко объяснил он.

— Не поняла.

— Я недостоин окна. Пусть камера моя будет глуха, как зиндан, как яма смертника, как гроб, как могила, как смерть. Да и муха тогда не сможет улететь.

— Окна? — она оглянулась по сторонам. — Какого ещё окна? У тебя и так нет окна.

Узник кивнул на нарисованное окно.

— Это? — рассмеялась дочь надзирателя. — Это мазня какая-то, а не окно.

— Да, художник из меня неважный, — улыбнулся он.

— Но муха не сможет улететь через намалёванное отверстие, — пожала плечами дочь надзирателя.

— Кто его знает, — задумчиво произнёс узник. — Может же ангел силою своих крыльев раздвигать стены и проходить сквозь них. Почему бы и мухе не суметь улететь через нарисованное окно.

— Но без окна тебе будет совсем скучно, бедненький, — пожалела она. — И духота станет ещё больше.

— Ничего, — замотал головой он. — От скуки ты меня избавила — ведь у меня теперь есть муха. А я, по винам своим, не достоин даже и такого неказистого окна.

— Теперь у тебя есть муха, — повторила она его слова и, жеманясь, добавила: — А я? Меня разве у тебя нет? Или я значу для тебя меньше какой-то мухи?

— Ну что вы, что вы, дорогая госпожа дочь надзирателя! — с жаром воскликнул он. — Конечно! Так принесёте?

— Принесу, куда же от тебя денешься, сердцеед, — не переставая жеманиться, тихонько произнесла она. — Что ж теперь делать, если влюбилась в тебя по уши.

— Да? — с некоторым самодовольством улыбнулся он. — А давно вы меня полюбили?

— Давно, — кивнула девица. — Ещё с тех самых пор.

Она сама припала к его губам быстрым поцелуем, но строго отвела его руку, когда он попробовал обнять её за талию.

— Всё, — шепнула она, — мне пора.

И выскользнула из камеры.

Тогда узник поднялся и принялся обходить камеру, выискивая глазами вожделенную муху. Он напрягал зрение, разглядывая серую стену, то и дело принимая за муху какую-нибудь тень, впадинку или пупырышек. Несколько раз он, восклицая «Ах, вот ты где, моя красавица!» бросался к стене и тут же отступал, поняв, что в очередной раз ошибся.