Леонид Шорохов - Володька-Освод

— Ой, Люська, Люська, — судорожно всхлипнул он, — что ж ты, дура, со мной содеяла? Не для тебя ли всю жизнь старался? А ты что?! Руки-ноги оторвала.

Володька застонал.

Ой, женушка моя! Я ли тебя не ласкал, не холил? Я ли тебя с головы до пяток не облизывал? За что ж ты меня так? Мало тебе оказалось того, что есть? Всего мало? И дома мало, и машины мало, и сберкнижки мало, и мебели, и барахла, — последнее забрала. Жизнь ведь свою упрятал я, а не пять «кусков», жизнь, Люська, жизнь! А ты ее на моих слепых глазах утащила. Что ж мне теперь делать остается, Люська мертвому-то? Ну, скажи же мне, ну отве-е-еть?..

Володька упал лицом в остывший песок и со стоном поехал головой вперед, словно пытаясь прободать лбом надсмеявшуюся над ним землю. Плечи его обмякли.

…Потекло время.

Внезапно Сагин оторвал от земли чугунную голову. В плавающей, серой тишине произошло какое-то непонятное изменение. Володька еще не успел понять, что его насторожило, но уж дыбом встали почуявшие неведомую опасность рыжие густые волосы на его загривке, мощная короткая шея ушла в плечи, а маленькие глазки быстро забегали по сторонам, ощупывая окрестности.

Издалека по-над водой шел тихий, невнятный звук. В следующее мгновение Володька узнал его. Моторка. И вроде не одна.

Еще через минуту он увидел на воде, примерно в километре выше острова, несколько черных, движущихся пятен.

Сагин кинулся вперед, раздвинул ветки.

— Одна, две, три, четыре… Мой глиссер!

Тут он все понял. Рука его дрогнула, ветка вырвалась из ватных пальцев и размашисто закачалась перед лицом. Значит, не просто продала, а со всеми потрохами! Одна только Люська могла указать, где он скрывается. Только она знала, что смертный побегушечный маршрут непременно приведет его сюда, на Волчий остров, к литровой стеклянной банке из-под огурцов с глупой картонной коробочкой внутри.

И вот теперь наведенные ею «оперушники» заводили крылья жестокой облавы на потаенную сагинскую отлежку. Сама смерть глянула на него своими жестяными глазами.

Не хочу! — замотал головой Володька. — Не дамся! — Он метнулся было назад, но тут же остановился. — Стой, куда?!

В трех сотнях шагов позади Сагина Волчий остров закруглялся тупым, широким клином песка. За клином, в пяти метрах от косы, шла уже саженная глубина, начало Киярской ямы, протянувшей свои десятиметровые толщи воды на добрых три километра вниз по реке.

Слева Волчий остров был отделен от материка узкой протокой с быстрой, шумной водой. Прямо за протокой начинались бескрайние хлопковые поля. Можно было перемахнуть протоку за считанные минуты, но место на той стороне было голым, как плешь, хлопок поднялся только на ладонь от земли, и соваться в протоку было дело дохлое.

Справа остров огибало основное русло Акдарьи, стометровой ширины вода с ленивым, почти невидным течением. Главное русло Сагин одолел бы за две минуты. Вынырнул бы из островных кустов, маханул в воду, рванул что есть силы поперек реки, и ты уж там, на другом, спасительном берегу в сплошных тугаях, протянувшихся вдоль реки на километры, те же камыши, что на острове, те же переплетения можжевельника, колючек, саксаула и кривых карагачей — ищи ветра в поле.

Но знали службу «опера», чуяли, куда он может кинуться. По главному руслу и шли сейчас их моторки. Шли ходко, напористо, еще минута, другая, и они поравняются с Володькиной залежкой.

Володька снова заметался на месте. Даже если нырнуть от самого берега, то все равно сотню метров под водой не одолеешь, а высунешься взять воздух — и вот он ты, как арбуз на подносе, отовсюду и всем виден. Назад? На концевую косу? Где сливаются протока и главная вода и начинается Киярская яма? Ширина там чуть ли не километр, куда денешься?

Не успеешь отмахать и половины, как погоня будет рядом. Бери голыми руками. Эх, черт! Да куда же?!

Пока он метался без толку на своем лысом песчаном пятачке, протекли решающие минуты, в которые, казалось, еще можно было отыскать спасительное решение.

Первая моторка ткнулась острым носом в верхнюю оконечность Волчьего острова. Вторая вошла в протоку, еще одна пошла вниз. Бывший Володькин глиссер птицей пролетел по Акдарье и, резко сбавив ход, причалил к нижней оконечности острова.

Володька, до хруста вытянув шею, следил за облавой с высокого песчаного бугра. Из глиссера на косу выпрыгнули два милиционера, еще один остался сидеть за рулем. С верхней оконечности донесся шум. Володька испуганно обернулся. К острову причалили еще две лодки. Из них, поблескивая оружием, вылезали люди. Через минуту на косе, куда приткнулась первая лодка, стояло несколько милиционеров. Рядом с одним из них — Володька невольно облизал разом пересохшие губы — маячила крупная овчарка. Во рту у Сагина стало горько.

«Кобелем травить будут, — мелькнуло в голове, — что зайца. Худо дело. От кобеля не убежишь».

Володька стал медленно подаваться назад. Через минуту он опять стоял на своей секретной полянке. Преследователей было видно и отсюда.

Один из стоявших на косе милиционеров поднес к губам микрофон переносного громкоговорителя.

— Слушай нас, Сагин. — загрохотало из раструба, отдаваясь ударами грома в Володькином мозгу. — Мы точно знаем, что ты здесь, на Волчьем острове. Весь остров окружен, и на воде наши лодки. Деваться тебе некуда. Не валяй дурака, выходи сам. Оформим как явку с повинной. Это единственная твоя возможность спасти жизнь. Не выйдешь, прочешем остров с собакой. Тут спрятаться негде.

Микрофон замолчал. Молчал и Володька. Он явственно видел, как возбужденная собака яростно рвет короткий поводок. Проводник, как видно, только и ждал команды отцепить пса.

Володька до рези в глазах всматривался в облаву, стоящую как бы в некоторой нерешительности. Чего же они все-таки ждут? Чего тянут? Ведь в руках у них автоматы. Зачем им уговаривать сдаться безоружного Сагина? Приходи и бери!

Вот снова загрохотало:

— Вздумаешь сопротивляться или там стрельнуть в кого, так знай, тебе же хуже будет. Церемониться не станем, у нас приказ: при попытке вооруженного сопротивления убить на месте! Так что лучше не дури, выходи сам.

Володька сглотнул вязкую слюну. «Так вон оно в чем дело. Боятся, что ушибу кого. Не любят, видно. Привыкли сами всех ушибать. А чего вдруг насчет стрельбы? Стрельнуть-то как раз нечем. А-а-а! — сообразил Сагин. — Это они опасаются за ту „тозовку“, что я утопил. Не знают, что винтовка в реке и что патронов к ней все равно не было. Трусят, чтоб палить не начал. Ну это конечно, кому охота под дурную пулю лезть? А то бы враз кинулись. Вот оно что!..»

Перед ним словно забрезжила неясная надежда на спасение. И не то чтобы на спасение, а просто, может, найдется какой-то пока неведомый Володьке ход, который ведь должен быть, существовать где-то в его беспощадной судьбе. Ведь нельзя же было довести его до полного краха, за которым уже все — конец, провал, смерть!