Петер Ярош - Визит

Для Яроша характерно чрезвычайно обстоятельное и точное воспроизведение деталей изображаемого, особенно внешней обстановки и облика окружающих предметов. Такая детализация описаний становится особым приемом, на котором построен рассказ «Intra muros», при чтении которого создается впечатление, что ничего не упускающая кинокамера фиксирует все происходящее в течение одного дня, с раннего утра до позднего вечера, в маленькой городской квартирке, где живут двое. Впрочем, не все: сами обитатели квартиры в поле зрения камеры не попадают. В рассказе отсутствуют и какие-либо авторские комментарии, диалог сведен к заключительному обмену репликами, о действующих лицах мы не узнаем ничего, кроме того, что могут рассказать о них изменения обстановки в комнате, связанные с повседневной жизнью ее обитателей. Но за этой, казалось бы, чисто внешней фиксацией перемещений предметов и изменения световых эффектов постепенно угадывается скрытый драматизм взаимоотношений между тяжело больным человеком и владелицей браслета с изумрудом, небрежно брошенного на письменный стол. Впрочем, конечно, в этом рассказе есть подчеркнутая нарочитость эксперимента, и словацкие критики справедливо усмотрели в нем перекличку с приемами французского «нового романа». Более органична неторопливая обстоятельность описаний внешнего мира в других рассказах, скажем в «Росе», где она сопричастна детскому восприятию обыденности деревенской жизни как нескончаемой сказки. Детальная вещность описаний часто помогает Ярошу воспроизвести действительность как бы увиденной впервые.

Очень соблазнительно прочертить путь писателя, который, прильнув к родной почве, обретает душевное здоровье, простоту, мудрость и спокойствие. Но в наши дни идиллия не часто встречается даже в литературе. И почвеннические идеи чужды Ярошу, как и иллюзии духовного элитаризма. Напряженное столкновение деревенского и городского начал, переутонченного и естественного, продолжается в творчестве Яроша и после выхода в свет сборника «Возвращение со статуей». Но прежде чем говорить об этом, вернемся на два года назад, к книге «Паломничество к неподвижности» (1967). Начав ее читать, мы снова попадаем в ту же прокуренную атмосферу интеллигентского снобизма, из которой тщетно пытался вырваться герой рассказа «Визит». Только здесь ирония Яроша становится злее и приобретает оттенок абсурдного комизма, а юмор окрашивается в черные тона. Дело в том, что интеллектуалы, собравшиеся в приемной «небезопасного господина Джойниуса», не просто разглагольствуют и курят фимиам Мэтру, а позволяют ему производить над собой абсурдные эксперименты с целью выведения более сильной и совершенной человеческой породы. Автор издевается здесь и над слепой верой в волюнтаристское управление человеческими судьбами и даже человеческой природой, и над «отчужденным» сознанием пассивных жертв, уверенных в возможности с помощью диких экспериментов Джойниуса «переиграть» свою жизнь без больших усилий.

Если говорить о конкретных адресатах злой издевки Яроша, то это явно модные на Западе теории «новых левых» с их увлечениями маоистскими лозунгами насильственной перековки человека и полного подавления человеческой личности. Философским идеям такого рода Ярош дает, так сказать, материальный эквивалент в виде более чем смелых операций господина Джойниуса, монтирующего в единое целое части тела и внутренние органы разных людей. Впрочем, насмешка Яроша свободна от прямолинейной рационалистичности. Подлинная сила науки гротескно противопоставляется здесь моральному бессилию и пассивности поклонников господина Джойниуса, и объектом сатиры становится вся перенасыщенная снобизмом и «новейшими» предрассудками атмосфера интеллектуальной элиты, или, вернее, той части интеллигенции, которая мнит себя таковой.

Если в «Паломничестве к неподвижности» основной художественный прием — злой гротеск, то в сборнике «Кровоподтеки» (1970) преобладает ирония. Здесь Ярош использует традиционные для словацкой литературы мотивы и образы, но подходит к ним с позиций насмешливой стилизации.

Так, например, новелла «Пахо, гибский разбойник» — это пародийное переосмысление традиционного для словацкой литературы сказания о добром разбойнике, отнимавшем у богатых неправедно нажитые деньги и наделявшем богатствами бедняков. В этом рассказе, как и во многих других, сквозь забавную насмешку просвечивает любовь и уважение автора к историческому прошлому родного народа, к его легендам и поэтическому наследию. Распространенная легенда о появлении призрака умершего злодея обыгрывается в рассказе «Третья охота, или Знаете ли вы Малинца?», напечатанном сначала в журнале «Словенске погляды» (1972), а потом включенном автором в его последнюю книгу «Трижды улыбающийся любимчик» (1973), представляющую собой своего рода лирическую прозу автобиографического характера.

Рассказ «Третья охота, или Знаете ли вы Малинца?» перекликается по своему духу с рассказами сборника «Кровоподтеки». Заглавие этого сборника не случайно: в нем немало таких рассказов, сюжет которых основан на кровавых и жестоких происшествиях. Ярош писал: «Поверьте мне, человек иногда начинает мечтать о появлении каких-то существ из глубин космоса для того, чтобы они защитили его от его собственной жестокости. Мы все боимся жестокости, тянемся к доброте. Тот, кто отдает себе в этом отчет, не только спасает красоту и добро, но и творит их». Отвращение к жестокости, являющейся страшной изнанкой старой деревни с ее зверским собственничеством и темнотой, пронизывает обработанную Ярошем легенду о заколдованных вилах, вызывавших ярость и толкавших на убийство всех, кому они попадали в руки («Вилы»). Вообще мотивы легенд и поверий трактуются Ярошем, как мы видим, не однозначно: они приобретают то пародийно-ироническое, то любовно-юмористическое, то серьезное этически-философское осмысление.

Во многих рассказах Яроша из деревенской жизни настойчиво повторяется один мотив: сопоставление настоящего и событий эпохи второй мировой войны. Ведь нельзя забыть, что в тех горных деревнях, где разворачивается действие многих рассказов Яроша, в годы войны таились лихие партизанские отряды, объявившие смертный бой фашистским насильникам. И в рассказе «Роса» на поле, куда рано поутру выходят косить дед с маленьким внуком, оба хорошо знают место, где погиб от фашистской пули сын старика, дядя мальчика. В повести «После полнолуния», опубликованной в журнале «Словенске погляды» в 1972 г., прием постоянного сопоставления разных временны́х планов — военного прошлого, первых послевоенных лет и сегодняшнего дня — становится основным в построении сюжета. Композиция этой небольшой повести довольно сложна. Трое обитателей горной деревушки: Петрин, Ярнач и Пулла — проводят ночь на лесной поляне в горах, в ожидании дичи, на которую они охотятся. Перипетии этой охоты, оказавшейся неудачной для всех троих, — это один план повествования. Второй план — воспоминания военной поры, которые охватывают каждого из охотников во время ночного бдения. Переход от настоящего к прошлому и от прошлого к сегодняшнему дню дается автором с помощью поэтического повторения и перекрещивания мотивов. «Он прищурил глаза, и звезды засияли ярче. Ему захотелось вдруг встать, потянуться, достать хоть пять звезд и подкинуть их на ладони. Но он остался лежать. Из-за леса, из-за черных скал вынырнула луна…» — это воспоминания Петрина о первом партизанском бое. А вот начало непосредственно следующего за этим эпизода охоты в горах: «Луна выплывала совсем медленно, увеличивалась по кусочку, по капельке, осторожно. И чем она становилась больше, тем прекраснее становилась ночь. Пространство вокруг Ярнача и Пуллы расширилось…» Так передается неудержимый бег времени. Разновременные эпизоды повествования объединены общей темой убийства и этической проблематикой ценности человеческой жизни. Здесь Ярош снова возвращается к проблеме жестокости, которая для него часто оказывается изнанкой патриархальности. Он сопоставляет чувства облегчения и радости, овладевшие Петрином во время его первого боя с немцами, праведный гнев, заставивший брата Пуллы, Ондрея, поднять руку на подвыпившего немецкого лейтенанта, вломившегося в крестьянский дом, и слепую ярость, овладевшую тем же Ондреем, когда он узнал, что его мать подала заявление в сельскохозяйственный кооператив. Покушение на председателя кооператива, вызванное страхом утратить свое мужицкое добро и трагически сломавшее жизнь Ондрея, подводит итог развитию этической темы в повести.