Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 7. Весталка

«Заметили!» — закрывая глаза и съеживаясь, подумала я и ждала: сейчас загрохочет.

Но ракета сгорела и погасла. Все было тихо. Не верилось, что нас не обнаружили. Я лежала, боясь пошевелиться, и вслушивалась, казалось, всей кожей, не только ушами. И я услышала, мне почудилось, что слышу не то стон, не то хрип. Что-то хрипело не очень далеко справа, то затихая, то усиливаясь. Или показалось? Все-таки полной тишины этой ночью не было. Где-то в стороне шел бой, погромыхивало, и, может быть, это отвлекало врага, его сторожевое охранение, видимо, для порядка пускало время от времени эти ракеты.

— Котов! Непея! — прошептала я. — Где вы?

Но солдаты точно исчезли.

— Где вы?

Тишина.

И тогда я поползла в направлении предполагаемого звука. Скоро он стал яснее. Я услышала стон. Это был ясный живой, как бы кровоточащий звук. Это раненый. Чего-чего, а стонов-то я слышала всяких. Страх мой вдруг словно пропал, я поползла быстрее. И вот я нашла Бокотько! Это был он. Лежал в воронке, полузасыпанный землей. Был он без сознания, и, обшаривая его огромное тело, я с ужасом думала, как я его поверну, как вытащу наверх из ямы. Суетясь возле, я что-то шептала, повторяла, причитала, видимо, просто про себя. Повернуть раненого на спину мне удалось легко, да и в яме я чувствовала себя безопаснее. Но вот как вытащить его? Бокотько тихо стонал, и, может быть, то, что он был без сознания, помогло мне. Откуда взялись силы — я вытащила раненого из ямы. Плащ-палатка у меня была не простая, а с лямками из солдатских обмоток. Так я оборудовала ее по совету сестер на формировке, да еще подсказала Лобаева. В яме же валялся и автомат Бокотько, и пистолет ТТ, который он надевал на шею. Пистолет я надела на себя. Но как быть с автоматом? Бросить? Нельзя. Ни в коем случае! Автомат — драгоценность… Автомат — его личное оружие. Подумав, надела на себя и автомат. Теперь… Прислушалась. Хорошо, что бой вдали еще шел. Теперь тяну… Но что такое? Палатка ни с места? Тяну изо всех сил. Слышу треск. Оторвалась одна лямка. Палатка ни с места. Господи? Что же это? Почему? Обшариваю раненого. Везде кровь. Липкая, черная. И сразу нахожу: оказывается, палатка зацепилась за какой-то толстый острый корень. Я на ощупь — дыра. Вот еще незадача. Отцепила, потянула на одной лямке. Есть! Сдвинулся. Еще! Есть. Еще!! Есть. Медленно, медленно, тяну, ползу, изгибаюсь всем телом, как будто гусеница. Откидываюсь, напрягаю все тело, спину, ноги, живот. Тяну, есть. Тяну — есть… Сколько же хватит моих сил? Тяну — есть… Тяну, есть… Проклятый автомат все время сползает, мешает, прихватываю его ремень зубами. Тяну, тяну… Не знаю, сколько тяну. Светает. Сереет небо… И понимаю я — не дотащить. Нет сил. Лежу сама, как пришибленная. Во всем теле боль. В животе будто все порвано. Где же Котов и Непея? Где они, сволочи, трусы, гады! Мелькает дурная мысль, может, оставить Бокотько, ползти за подмогой? Да и не стонет он уже, а только едва хрипит. Оставь! Брось! Все равно умрет. Что толку тащить? Сейчас рассветает, и тебе будет пуля. Снайпер… Отбрасываю дурную мысль. Вроде отдохнула. Надо скорей, пока не стало светло. Скорей. И тяну, тяну, тяну-у… Слава богу, над землей легкий туман, сумрак еще. Может быть, дотащу хоть до заграждений..

Тело Бокотько как колода. Плащ-палатка вытаскивается из-под него. Зацепляю как-то. Слушаю. Дышит. Жив. Мысль: хоть бы живого… А восток все светлее. Не успею. Не успеть… Господи. Пот заливает глаза, колени и локти, наверное, сплошная ссадина — так болят. Ну-у, еще… Еще!! Еще!!! Еще метр! Еще… Метр..

Вдруг слышу:

— Сестра! Ты?? Здесь мы.

Дотащить Бокотько до траншеи мне уже помогли. Солдаты прятали глаза, говорили — потеряли меня… Сами искали Бокотько. Поняла — прятались. Отлеживались в темноте. Позднее узнала, оба были из «досроч-ников», не то воры, не то хулиганье. Из таких, говорили, была где-то на фланге целая бригада. Правда, про тех был слух, воюют хорошо.

В траншею мы вернулись вовремя. Немцы, видимо, нас заметили, начался обстрел. Мы были уже в безопасности.

Это был мой первый спасенный раненый. Первый, которого я вытащила. Ранен оказался тяжело: в ноги, в грудь, в живот. Минными осколками. И когда я отправила его дальше, в санроту, думала, Бокотько не доживет. В сознание он не приходил. Эта мысль гасила радость, отравляла мое гордое чувство, что я все-таки почти одна сползала туда, нашла и вытащила этого великана старшину, даже не забыла его автомат и пистолет — за это меня особо благодарил командир роты. Теперь с трудом верилось: вот я здесь, у своих, целая, невредимая, если не считать синяков и ссадин, сплошной коросты на коленях и локтях, на пальцах рук. Все это нестерпимо болело, болело в животе и в груди, но все-таки болело через радость. Может быть, я его спасла. Испытала себя..

— К медали представлю, Одинцова. «За отвагу», — пообещал ротный. — С оружием вынесла..

Когда свалилась в траншею, обнимали, целовали, хвалили, тянулись ко мне. Будто совершила невесть какой подвиг. А я плакала от радости, от счастья, от тепла этих не очень знакомых мне даже мужчин, солдат.

Комбат теперь явно избегал меня. Точнее, избегали встречаться мы оба. Едва я видела его где-то вдалеке, слышала голос — старалась убраться подальше, заслониться чьими-то спинами. Даже пряталась, приседала где-нибудь, как маленькая девочка, чтоб не увидел. Когда спрятаться не удавалось, держалась поближе к ротному, старалась быть подчеркнуто официальной. Помню, как Глухов доложил при мне батальонному, что я вынесла Бокотько, помню, как Полещук лишь косо глянул в мою сторону. Опять заходил своими морщинами-засечинами.

Вечером, однако, прислал за мной ординарца. Шла к батальонному как на казнь.

Когда зашла в какую-то саманную хату — здесь был теперь командный пункт батальона, — капитан сидел за столом у единственного полуразбитого окошка. На столе стояли два открытых котелка с рисовой кашей, в снятых крышках, — судя по виду и запаху, жареное мясо.

Доложила опять по форме — старалась делать вид: между нами ничего не произошло…

— Садитесь! — Показалось мне, строго кивнул, подбородком указал на табуретку, опять как бы приглядываясь ко мне своими волчьими глазами.

Села.

Несколько времени рассматривал меня, будто видел по-новому и прощая, показалось даже, прятал далекое смущение. Потом спросил:

— Есть хотите?

— Никак нет, — ответила я. — Уже поужинала. — Хотела встать.

— Сидите! — приказал он.

Сегодня капитан говорил со мной на «вы», и это несколько ободрило меня. А может, после всего пережитого я сделалась просто храбрее… Не знаю..

Капитан подвинул котелок, подал ложку.

— Ну, не ломайтесь, нехорошо! — увещевающе сказал он, как-то словно бы по-иному, не так хищно, как раньше. И первый принялся за еду.