Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

Раза два-три я замечала за оградой гибкие коричневые фигурки, бесшумно скользившие меж деревьев. «Оранг-асли, — объяснил мне какой-то заключенный. — Джапы оставили их в покое после того, как некоторые из этих вояк погибли от ядовитых жал, которыми местные стреляют из трубок».

Каждые три недели в лагерь приезжали грузовики с эмблемами Красного Креста, выгружали стальные ящики и бочки, которые заключенным приходилось переносить в шахту. Полагая, что никто из охранников не обращает на него внимания, один солдат-австралиец заглянул в такой ящик. Фумио приказал привязать его на плацу к бамбуковой раме и высечь. Потом его на двое суток заперли в низенькую землянку с жестяной крышей, где нельзя было ни сесть, ни встать. Солдат сошел с ума, и в конце концов японцам пришлось его пристрелить.

Наступил дождливый сезон, но все равно мы должны были каждое утро тащиться на шахту под нескончаемым ливнем. Японские охранники, казалось, знали всего одно английское слово — все должно было делаться: «Быстро! Быстро!» Заключенные слабели и умирали, однако постоянно доставлялись новые партии мужчин и женщин, взамен умерших.

Как только представлялся случай, я подкупала караульного по кухне сигаретами, чтоб он не очень-то за мной следил, и тайком убегала повидаться с Юн Хонг. Я крала для нее еду, ту малость, какую удавалось: кусок заплесневелого хлеба, банан, горсточку риса. Мы никогда не говорили о том, что заставляли ее делать японцы. Она отвлекала себя — и меня — разговорами о садах в Киото, в которых мы побывали, мечтательным голосом описывая их во всех подробностях.

«Мы выживем, — сказала она однажды. — Мы выйдем отсюда живыми».

«После всего… этого, ты все еще восхищаешься их садами?»

«Их сады прекрасны», — ответила она.

Раз-другой она порывалась завести разговор о наших родителях, гадая о том, что с ними произошло с тех пор, как мы видели их в последний раз. Я обрывала ее. Я не хотела думать о них: это свело бы меня с ума. Лучше делать вид, будто с ними все хорошо и благополучно.

Одна из девушек в бараке Юн Хонг повесилась на балке. Я видела, как вынесли ее тело. Ей было пятнадцать лет. Капитан Фумио отобрал ей на замену молодую голландку из нашего барака. Это навело меня на мысль.

«Я скажу Фумио, что хочу занять твое место», — поделилась я с Юн Хонг, когда мы увиделись с нею вечером, до того, как очередная партия мужчин зашла к ним в барак.

«Даже думать не смей, — отозвалась она, вжавшись лицом в прутья решетки. — Слышишь меня, Линь? — Она с силой сжала мою руку в своих. — Даже думать не смей сделать это!»

Глядя на нее, я поняла, что единственное, что позволяло ей переносить свое существование все эти месяцы, — это было то, что меня не заставили ублажать японцев. Позже я узнала от одного из более-менее дружелюбных охранников, что Юн Хонг в самом начале пыталась повеситься, но офицер, дожидавшийся у ее клетушки своей очереди, помешал ей. Фумио же предупредил: «Убьешь себя — сестра твоя займет твое место».

Жизнь в лагере становилась терпимей, или, наверное, я просто стала свыкаться с нею. Охранники все так же хлестали меня по щекам за малейший проступок: поклонилась не так низко или не так быстро или слишком много времени потратила на работу. И я не могла не видеть мужчин, стоявших в очереди возле обиталища Юн Хонг. По крайней мере там женщин кормили получше, чем остальных узников. Офицер медицинской службы обследовал их каждые две недели, чтоб убедиться, что они незаразны. После каждого осмотра д-р Каназава заходил в офицерскую столовую и сидел там в одиночестве, не говоря никому ни слова.

«Этим девчонкам повезло, — сказал он мне однажды, обернувшись, чтобы убедиться, что в зале столовой никого, кроме нас, нет. — Ёгун-янфу в больших городах обслуживают по пятьдесят-шестьдесят солдат в день. Хай, хай , наши девчонки везучие». Мне показалось, что сказал он это больше, чтоб самого себя убедить, чем кого-то еще. Позже я узнала, что одной из его обязанностей было производить аборты.

Наши японские хозяева питались отменно, можно было вынести с кухни какие-то крохи, делиться ими с Юн Хонг и с женщинами у себя в бараке. Меня привыкли уже видеть расхаживающей по лагерю, никто и не думал останавливать меня и обыскивать.

И я потеряла бдительность.

Как-то ночью, когда я выходила с кухни, из тени выступил капитан Фумио и остановил меня. Сунув руки мне под одежду, он прошелся пальцами по моему телу, царапая мне соски плохо остриженными ногтями. Я передернулась, а ему только того и надо было.

« Со, со, со» [226] Со, со, со — зд.: вот так так ( яп .). , — зашипел он, когда его пальцы наткнулись на пару куриных лапок, которые висели на веревке, подвязанной у меня на талии, и которые я спрятала у себя меж ляжками.

В бараке, где велись допросы, один охранник держал меня, заставляя смотреть, как Фумио раскладывает на столе передо мной куриные лапки. Капитан вытащил из ножен, висевших на поясе, нож и одним молниеносным движением оттяпал у них когти, разрубив кожицу, мясо и кость. Другой охранник припечатал мою левую руку к столу и развел все пальцы. Я рыдала, умоляя Фумио отпустить меня. Он снова поднял свой нож. Теперь уже я билась изо всех сил — пинала охранников, с силой топтала им ноги, — но они ни разу не ослабили хватку.

«Траханая китайская сучка, — произнес Фумио по-английски, прежде чем вновь перейти на японский. — Думаешь, ты такая умная, чтоб воровать нашу еду? Так я научу тебя понимать одну из наших поговорок: «Даже обезьяны падают с деревьев».

Я вопила и вопила, а он тяпнул лезвием и отрубил мне два последних пальца на руке.

Моему визгу, казалось, конца не будет…

За секунду до того, как тьма заволокла все, я вдруг увидела, что гуляю по какому-то саду в Киото. А потом я потеряла сознание — и боль прошла.

Раны залечивались плохо и долго.

Я бредила, бесконечно мучаясь от боли.

Но не прошло и недели, как Фумио отправил меня работать обратно на кухню. Другие заключенные, как могли, ухаживали за мной. Д-р Каназава зашил мне обрубки пальцев. И тайком сунул мне ампулы с морфином из убывающего лагерного запаса, предназначенного строго для японцев. Я отстранялась от других узников, предпочитая забываться собственными мыслями. В своем сознании я создавала сад, то есть попросту извлекала из собственной памяти все, что помнила. Так я отвлекалась от того страшного, что произошло.

Уже много недель я не видела Юн Хонг, хотя и попросила д-ра Каназаву передать ей, что заболела малярией. Только она все равно узнала, что произошло. Фумио рассказал ей.

«Я убью его», — сказала она, когда я вполне поправилась, чтобы тайком навестить ее. Она протянула руки сквозь решетку, чтобы взять в них мои ладони, но я держала их плотно прижатыми к бокам.