Леонид Шорохов - Черная радуга

Она знала с полной уверенностью, что обрушься и эта ее внутренняя подпора, так вовсе нечем и незачем станет жить. Можно было лгать и лицемерить в мелочах — окружающая Лизу житейская суета мало располагала к проявлению искренности и благородства, — но она была обязана оставаться правдивой и чистой перед единственным дорогим ей созданием.

Опираясь на этот внутренний стальной стержень, стояли они с Аленкой под свирепым ураганом, сокрушающим все на своем пути. Такие слабые, такие беззащитные стояли, но их было двое, и это помогало Лизе выстоять и не сломиться.

Вечерами Лиза с ужасом ожидала наступления темноты, маялась, слонялась по комнатам, то ругала, то истерично ласкала Аленку, и лишь к часу ночи ложилась в свою белоснежную одинокую постель.

Дочка мирно посапывала в своей кроватке и чему-то улыбалась во сне. А Лиза вытягивалась на кровати в струнку, неудобно закидывала назад пылающую голову и привычно начинала считать баранов:

— Раз баран, два баран, три баран…

Бараньи стада становились все гуще и гуще, количество баранов увеличивалось с каждым протекающим часом, они то собирались в одно огромное скопище, то снова разбредались по белу свету сиротливо, то выстраивались в длинные колонны, а Лиза, стиснув зубы и зажмурившись, все считала, считала:

— Раз баран, два баран, три баран…

Наконец ей становилось совсем невмоготу и, сбросив горячую простыню, она садилась на край кровати. Сердце колотилось и подкатывало к самому горлу, и чтоб хоть немного утишить его сумасшедший бег, Лиза тихо говорила в темноту:

— Все хорошо, все замечательно, все нормально. Все бараны сыты. Вот они уходят… Уходят… Уходят…

Молочно светилось рядом посапывающее Аленкино личико. Лиза подходила к дочке и поправляла сбившееся одеяльце. Потом снова садилась на кровать и опять вставала.

Ей немоглось. Наконец, почти оглохнув от тяжелых, густых ударов крови, она тихонько выходила из спальни и шла в гостиную.

Темнота была насыщена пряным запахом ночи, шуршаньями и скрипами невидимых существ, словно прячущихся в щелях и трещинах стен. Слышалось, словно с другого конца планеты, далекое неясное шевеление — огромный ночной мир спал, чуть вздрагивая во сне, как утомленный наработавшийся человек.

И только одна измученная Лиза, как привидение, бродила по темным комнатам, смутно белея обнаженными выпуклостями бедер и плеч. Затаив дыханье, она незаметно пробиралась на кухню и настороженно прислушивалась к тихим звукам с веранды.

Лиза в немом отчаянии стискивала руками пылающую голову. Горькие, слепые слезы текли по ее щекам неудержимым соленым потоком. Она глотала их, захлебываясь и тихо всхлипывая, не было, кажется, ничего худшего в жизни, чем это унизительное ощущение отчаянной одинокости.

В эти страшные минуты ей казалось, что, встань сейчас Семен и шагни ей навстречу, она бы с плачем бросилась ему на шею и забыла бы, и простила бы все.

Но муж лежал на полу, за открытой дверью, всего в двух шагах от нее, и не было расстояния большего, чем эти два коротеньких шага, намертво отделивших, отрезавших их друг от друга.

— Господи, за что? Да за что же? — исступленно шептала Лиза. — Чем же я так провинилась? Что вижу я в жизни, кроме горя и унижений?

Она подавленно вздыхала.

Но вот, как будто внезапно очнувшись, Лиза ухватилась за отчаянную, сумасшедшую мысль — перестать медленно и неуклонно погибать рядом с Семеном, а повернуть его на новую жизнь могучим женским орудием ласки.

Ох, как же трудно оказалось снова приучать себя к прежним своим чувствам и ощущениям. Казалось, пять лет семейной жизни начисто вымели из Лизиного сердца последнюю каплю любви. И если оставалось еще что-то, так только колебания от глухого равнодушия к безнадежной ненависти. Может быть, эти колебания к ненависти и были единственным несомненным показателем, что оно еще открыто в Семенову сторону, ее исстрадавшееся сердце.

«Ведь отец же, отец он Аленке, — уговаривала себя Лиза, поворачивая мысли в другую сторону. — Я должна еще раз попытаться…»

По коже ее шли мурашки, когда она думала, что нужно пересилить себя, стиснуть зубы и опять лечь с Семеном в супружескую постель. Но это было последнее оружие, которое одно только и оставалось теперь в ее распоряжении. Что могло бы помочь, если бы это не помогло? Кроме того, не может же быть, чтоб все мужское начало полностью умерло в нем и что бормотуха начисто выжгла в нем его природное естество.

Впервые за последние полгода с неподдельным живым интересом вглядывалась она в зеркало.

Из зеркала на нее смотрела, в сущности, малознакомая ей молодая женщина с встревоженным выражением глубоких сине-зеленых глаз, крылатыми светлыми бровями и пышной женской статью, кой-как упрятанной в строгий черный костюм. Лиза невольно подивилась себе: и когда только она успела перекрасить свои наряды в темные — коричневые и черные — старушечьи тона?

Глаза ее тихо мерцали, влажная нежность пухлых губ, казалось, была создана для поцелуев. Лиза чуть повела крутым бедром, и черная юбка затрещала, вот-вот готовая лопнуть. Глаза ее затуманились, она глубоко вздохнула полной грудью: да, да, я правильно придумала. Мне под силу перебороть беду.

Этот настрой на новую борьбу за свое счастье стоил ей больших душевных усилий — да, слишком уж через многое нужно было переступить Лизе в глубине собственной души.

По силам ли была ей такая задача?

Час за часом, день за днем, неделя за неделей она накапливала в себе тепло, которому мешала ее бунтующая брезгливость.

Вот еще немного… И еще немного… И совсем чуть-чуть.

И наконец настал день, когда Лиза словно бросилась с обрыва в ледяную, черную воду.

В воскресенье Лиза с утра подкрасила волосы, разобрала полузаброшенную на туалетном столике парфюмерию, вымыла полы, приготовила обед и к позднему вечеру, уложив Аленку в большой комнате, села на кухне, вновь, как и в былые времена, дожидаясь непутевого мужа. И когда, по времени, он уже должен был появиться, она зашла в ванную и открыла горячую воду.

Семен предчувствовал невероятную перемену — он пришел из парка на полчаса раньше обычного и в относительно человеческом состоянии. Пока он стягивал с себя пропыленные туфли, Лиза мельком взглянула в ванную — набралась ли вода? — и шагнула к нему как в пропасть.

Муж стоял, недоверчиво глядя на нее, — ее мягкие, полные губы, чуть тронутые кармином, тихо улыбались.

— Ты чего? — спросил Семен, попятившись.

Лиза взяла мужа за руку и повела в ванную. Он слегка упирался, но шел. Шел, не вырывая своей напряженной, недоверчивой руки, и Лизино сердце запело. Это была первая, пусть совсем маленькая, пусть незаметная, но победа.