Анна Козлова - F20

— Тогда мог бы пригласить меня в театр! А не к себе домой, когда у тебя уехали родители!

Руки у меня дрожали, я путалась в рукавах свитера и никак не могла его правильно надеть. Марек подошел ко мне и обнял, я делала яростные попытки вырваться, но он меня держал.

— Прости меня, — говорил он, — пожалуйста, прости.

Я заплакала.

— Я чувствую к тебе больше, чем только это, — сказал он мне в волосы, — я просто не знаю, как… как тебе это показать.

— Я тоже не знаю, — сказала я.

Я стала разломанной куклой, неудачницей. Раньше у меня не было никаких вопросов, и вдруг они возникли, встали передо мной, покачивая своими закругленными головками. Почему так? Что я должна была сделать? Могла ли я что-то сделать? Как-то утром в субботу, когда мама с Толиком еще спали, а бабушка остервенело стирала в ванной носки, я взяла со стола на кухне один из маминых журналов. Там все было про то, как спасти отношения. Рекомендовались сексуальное белье и нежность. Я прочитала: «Любовь приходит сама, но удержать ее может только кропотливая и каждодневная работа». Я закрыла журнал, опустила голову на руки и длинно, с завыванием захохотала.

В четырнадцать у Анютика начались месячные, и она в один день изменилась до неузнаваемости. Пропал щенячий жирок, и все ее тело исполнилось какого-то шика. Она стала неимоверно тощей, с огромными голодными глазами, даже районный психиатр Макарон смотрел на нее с оттенком восхищения.

Анютика перевели на рисполед, два миллиграмма в сутки. С ним наша жизнь стала легче, а местами даже приятнее. От рисполеда не тошнило и не сковывало, как от залептина, и он не давал угнетающих состояний, как седоквель. Единственной проблемой стало то, что рисполед нормально сочетался с алкоголем, и мы стали много пить. Марек пил пиво и коктейли с двенадцати лет, а в пятнадцать уже мог выжрать за вечер бутылку вина. Выпивая, он не слишком менялся, разве что становился веселее. Сидя на седоквеле, я выпивала с ним максимум две бутылки пива, потому что у меня начинала кружиться голова, а на следующий день было так плохо, что о пиве я не думала еще несколько недель.

Рисполед дал мне неоценимую возможность пить наравне с Мареком, иногда доходило до того, что мы выскакивали из школы на большой перемене и неслись в подвальный магазин, обосновавшийся в соседнем дворе. Там Марек покупал джин-тоник, и мы, захлебываясь, выпивали его около клумбы с анютиными глазками. После уроков приходило время сухого вина, иногда водки, размешанной с энергетиками. Часам к четырем я была уже пьяная в жопу, мы с Мареком валялись на кровати и несли друг другу неинтересную исповедальную ахинею. Секса стало существенно меньше, у меня уже не было повода думать, что только это ему от меня и надо.

К шести мы более-менее трезвели, в семь я уже была дома и садилась делать домашнее задание. Голова была мягкая, мне казалось, в ней нет мозга, а одно только мясо — я ничего не могла понять в учебниках и сидела над ними до полуночи. Мама считала, что я наконец-то взялась за ум.

Как-то вечером, возвращаясь на рогах от Марека, я застала у подъезда Анютика. Рядом с ней стоял парень лет шестнадцати и в чем-то ее горячо убеждал. Анютик неопределенно пожимала плечами. Я подошла к ним.

— Привет, — сказала Анютик.

— Леша, — парень протянул мне руку, и я, глупо хихикнув, ее пожала.

— Он наш сосед. Сверху, — многозначительно добавила Анютик.

— А где ты учишься? — спросила я.

— В красной школе, — ответил Леша.

Красная школа стояла через дорогу от нашего дома, и насколько я могла судить, посещали ее одни ублюдки.

Отца у Леши не было, а его мама работала редактором на телевидении и домой приходила иногда в час ночи, иногда в два. Такой обширной свободой Леша тем не менее особо не пользовался: максимум приглашал к себе друзей, и все пили пиво под оглушительную музыку. Анютик тоже частенько к нему заглядывала, а однажды позвала и меня. Дверь нам открыл накачанный молодой человек в майке без рукавов, его руки и шея были покрыты разной тематики татуировками.

— Ух ты, — сказал он, уставившись на меня, — а как тебя зовут?

— Юля, — ответила я.

— А я Саша. Ты знаешь, что ты… ну… ты просто супер, — он взял мою руку и поцеловал в сгибе у ладони.

— У нее есть парень, — сказала Анютик.

Мы прошли в комнату, где сидели Леша и еще один его приятель, по имени Антон, у него был прицеплен к уху слуховой аппарат. Также там присутствовали две девицы лет шестнадцати. Девицы сразу как-то оскорбились на наше появление. Леша сказал, что их зовут Ира и Марина. Поскольку в комнате был только один диван, а на нем уже сидели Ира и Марина, мы с Анютиком сели на подоконник. Парни сидели на полу, а глухой Антон оккупировал кресло у компьютера. Он во что-то играл, не слишком интересуясь происходящим.

— Ну, рассказывай, — Саша открыл зубами пивную бутылку и сделал солидный глоток, — что у тебя за парень?

Дверь в комнату приоткрылась, и в нее заглянул Сергей. Я сглотнула и повернулась к Анютику. Она смотрела на дверь, приоткрыв рот, как в трансе.

— Чертов сквозняк, — Леша подошел к двери и пнул ее ногой, чтобы она закрылась.

— А мы! — чуть ли не крикнула Анютик, спрыгнув с подоконника. — Мы… в туалет!

Я выбежала вслед за ней из комнаты. В коридоре было пусто. Мы бросились на кухню, на столе стояла пепельница в виде сфинкса, а рядом лежала пачка сигарет Лешиной мамы. Я закурила, Анютик жестом попросила затянуться.

— Ты его тоже видела, — сказала она.

— Это ничего не значит, — возразила я, — у нас может быть общий глюк.

— Мы принимаем рисполед, — неуверенно возразила Анютик.

— Да этот рисполед — полное говно!

— Он все равно глушит, — забормотала Анютик, — он мягче, но он глушит голоса…

В кухню вошел Леша, молча взял сигарету и сел за стол.

— Ань, — Леша смотрел на огонек своей сигареты, — а может… вечером сходим куда-нибудь?

Я вышла из кухни, у входной двери меня настиг Саша. Он что-то говорил про тату-салон, в котором работает три дня в неделю с двенадцати до восьми, вроде бы там живет кошка, и у нее неделю назад родились котята.

— Я подумаю, — сказала я.

Я вернулась домой, заперлась в ванной и начала шарить по шкафчикам в поисках бритвы. Нигде не было. Я обернулась полотенцем и вышла в коридор. Там, в стенном шкафу, стояла коробка с инструментами Толика, которыми он, впрочем, ни разу не пользовался. Я нашла раскладную опасную бритву с бордовой ручкой и ржавым лезвием. На левой ступне, от основания пальцев до пятки я вырезала слово Sehnsucht. В дверь начала колотить Анютик. Я открыла ей, она села на бортик и опустила руку в подкрашенную кровью, как будто ржавую воду.

— Ты должна мне помочь, — сказала она, — мне так его жалко, просто сердце разрывается.