Анна Козлова - F20

У отца поднялась температура, и вдобавок он поругался с Леной. Он не брал шофера, тот с утра позвонил и тоже пожаловался на жар. Папа бросил свой грандиозный джип у нашего забора и вдруг увидел Анютика, убегающую под ели. Горячий, почти сорокоградусный папа поднырнул под ель за Анютиком и увидел маму в позе ласточки, а также своего шофера, интимно ее поддерживающего. Отец позвал Анютика и крикнул шоферу, что он уволен. Шофер убежал. Мама, папа и Анютик вернулись домой, и отец приступил к допросу. Он как на незнакомого человека смотрел на подтянутую, краснощекую маму и по кругу повторял одни и те же вопросы, перемежавшиеся странными требованиями. Сначала он спрашивал, как давно мама спит с шофером, на что мама отвечала, что не спит с ним. Просто он помогал ей. Отец несколько секунд молчал, а потом потребовал, чтобы мама призналась — она ведь давно уже живет с шофером, вся эта аэробика лишь предлог. Мама в этом признаваться не желала. Тогда отец немного поменял угол вопроса: чем она занималась с шофером под елями? — Аэробикой, — сказала мама. «Ты меня за идиота держишь?» — спросил отец.

Суть происходившего я знаю лишь со слов Анютика, поэтому затрудняюсь сказать, сколько весь это бред продолжался. Не добившись ответов, отец начал маму избивать, Анютик дико орала. Маме удалось подхватить Анютика и Долли и закрыться от отца в ванной на нижнем этаже. Он попытался выломать дверь, но вскоре в его голову пришла идея получше. Отец обложил дверь в ванную газетами, полил их керосином, который стоял в подсобке для каких-то сантехнических нужд, поджег и ушел из дома. Мама, Анютик и Долли, равно как и весь дом, не сгорели только потому, что керосин оказался просрочен и через пять минут после поджога в дом вошла бабушка, обеспокоенная тем, что мама ей целый день не звонила. Она сразу затушила занимавшиеся обои, а мама после долгих уговоров открыла дверь в ванную.

Анютику дали валерианки, а мама с бабушкой заперлись в спальне, и бабушка долго ее допрашивала. Она тоже почему-то не верила, что шофер помогал маме делать ласточку, и требовала рассказать правду. Мама рыдала. Бабушка заключила, что мама — полная идиотка, а такой психически неустойчивый человек, как отец, может быть опасным для детей, и мама с жаром согласилась. Бабушка боялась, что отец не отдаст маме нас с Анютиком, но тут в дом ворвалась Лена. И приказала нам всем, включая бабушку, выметаться. Прокричав все это, она вошла в нашу кухню, где висели на специальной стойке сковородки и кастрюли розовой меди. Лена вдруг заплакала. Она стояла среди сковородок, плакала, а ее сиськи воинственно подрагивали в такт рыданиям.

Анютика отдали в школу на год раньше — держать ее дома уже не было никакой возможности. Без отца наше финансовое положение основывалось исключительно на бабушке, пока она в очередной раз не обзвонила знакомых, и тот самый Леопольд Львович, который в свое время держал для мамы контрамарку в ординатуру, устроил ее администратором в новую частную клинику. Маму эта перемена, против ожиданий, крайне воодушевила. Каждое утро она натягивала юбку, накручивала волосы на старые щипцы с местами погоревшим, заклеенным изолентой проводом, и убегала на работу. Возвращалась поздно. Мы уходили в школу одни и возвращались одни домой.

Со второго класса у меня начался немецкий язык, как ни странно, ставший для меня опорой, надеждой и своего рода спасением в тех обстоятельствах, которые жизнь мне с самого рождения предложила. В его громоздкости я находила надежность, в неблагозвучии — тайную красоту, в чудовищной грамматике — вознаграждение. Возвращаясь из школы, я стаскивала с полки огромный немецко-русский словарь и часами читала его. Длинные, составленные из многих других, как скелет из костей, слова, меня очаровывали. Verzweiflung — отчаяние, Schatz — сокровище.

Анютика школа как-то сразу прибила. Я часто приходила к ней в класс на переменах и слушала, как ее ругает учительница. Анютик, не реагируя, сидела за партой и густо зарисовывала последнюю страницу тетради. Она вообще не понимала, чего от нее требуют на уроках. Она не могла осознать, как отдельные буквы соединяются в слоги, писать в прописи у нее тоже не получалось. Я честно пыталась ей помочь, но она как будто бы и не нуждалась в помощи, и кончалось все тем, что я делала за нее все домашние задания. Если меня панически пугала мысль, что я получу двойку или меня вызовут к директору, то Анютику на все это было просто наплевать.

— Я когда туда захожу, мне хочется умереть, — объясняла она.

Потом появились голоса. Они звучали в голове Анютика, но если дома их еще можно было как-то терпеть, то в школе голоса становились настолько громкими, что Анютику хотелось биться об стену, только бы они замолкли. Сначала я не очень серьезно относилась к голосам, но она так много о них говорила, что постепенно я привыкла и даже втянулась в их вечный гул. После школы мы приходили домой, я разогревала сваренный бабушкой суп, мы ели, а потом садились рядом, и Анютик повторяла для меня, что говорят голоса.

«Во дворе дети играют. Подойди к окну».

«Смотри, она не идет, не верит нам. Ну и дура».

«Иди к окну! Дети играют, что они кричат, ты слышишь? Мы слышим».

«Дети играют, у них красный мяч. Прыгай! Прыгай!»

Сначала голоса звучали разрозненно, и это действительно угнетало. В моей голове их не было, но даже то, что повторяла для меня Анютик, настолько изматывало, что через десять минут активного слушания я с трудом могла понять, где нахожусь. Анютик говорила быстро, интонация срывалась от крика до шепота, но я все равно понимала, что она едва успевает за голосами. В ее голове они говорили еще быстрее. Постепенно из общей полифонии выделился голос Сергея. Он был наш сосед сверху, но умер. Сергей требовал, чтобы Анютик нашла его жену Ирину и отдала ей вещь. Какую вещь, мы не понимали. Сергей из-за этого злился. Он сказал, что если Анютик и впредь будет такой тупой, он ее накажет, он отнимет ее правую руку и возьмет ее в аренду.

— Как это в аренду? — спросила я.

— Как это в аренду? — спросила сама у себя Анютик и сама себе ответила спустя несколько секунд:

— Как-как? Возьму твою руку себе! Все будут думать, это ты делаешь, а это я буду за тебя твоей рукой делать. Если не найдешь Ирину и вещь не отдашь.

Сергей мне не нравился. Другие голоса, конечно, тоже говорили гадости, но они во всяком случае не угрожали напрямую. И у них не было никаких конкретных требований, ничего, кроме издевок и констатации действительности, а Сергей постоянно нагнетал поток своих претензий. Анютик Сергея тоже боялась, но совершенно не понимала, как его заглушить. Особенно ее пугало, что каким-то образом он узнал и про меня и обещал до меня тоже добраться.