Фэн Цзицай - Повести и рассказы

— Что тебя интересует? — прервала Чжо Найли ход моих мыслей. Она сидела на краешке тщательно прибранной постели, волосы у нее были причесаны и аккуратно уложены. Глядела она прямо мне в глаза.

Слова, с которыми я обратился к ней, мне и самому показались несущественными, непродуманными, сказанными второпях, в растерянности, чего со мной никогда прежде не бывало.

— Просьбу о вашем разводе… когда ты с ней обратилась?

Необходимости спрашивать об этом, конечно, не было. Тут же последовал ее нелюбезный контрвопрос:

— А разве в твоем портфеле ничего об этом не написано?

Эта фраза, выражение лица, как бы лишенного человеческих чувств, ее умение точно выразить свою мысль пробудили во мне энергию, задели мое самолюбие и достоинство. Скованность и недоумение мгновенно прошли. Меня охватило возбуждение, как у солдата перед атакой, я почувствовал небывалый прилив сил, на меня, как на поэта, снизошло вдохновение. Без околичностей я решил перейти в наступление.

— Главная цель моего приезда — разобраться в мотивах твоей просьбы о расторжении брака. Ведь выдвинутые тобой ранее доводы логичны лишь для тебя одной, для любого другого, тем более для Чжао Сочжу, они нелогичны. Поэтому и суду будет весьма затруднительно принять их во внимание.

Я и предположить не мог, что мои слова произведут на нее такое впечатление: она вскочила как ужаленная, краска залила ее лицо, она с трудом удерживала негодование и, засверкав глазами, так и сверлила меня взглядом. Потом ее желтое, с правильными чертами лицо приобрело надменное выражение. Она склонила голову набок и насмешливо сказала:

— Да, когда ты пришел, я встретила тебя не очень-то приветливо, мне до сих пор еще немного совестно, но сейчас я окончательно убедилась в правильности своего предположения: все вы одним миром мазаны! Хотела бы я знать, у вас там, в суде, хоть кто-нибудь понимает, что человеку нужна духовная жизнь, жизнь, основанная на чувстве, а для супругов необходим по меньшей мере хотя бы общий язык! Неужто ваш долг состоит единственно в том, чтобы сохранить все семьи, не допустить их распада, не обращая ни малейшего внимания на то, что же их связывает — мучения или счастье? Все ваши слова — это средство для склеивания, они предназначены для того, чтобы слепить развалившиеся семьи. Разве ваша функция в этом? К сожалению, я вам не птичка, не полевая мышь и вообще не какое-то животное. Я человек! А человек испытывает потребность в духовной жизни, в высоких чувствах. К тому же высшим жизненным правом человека является право выбирать образ жизни, исходя из собственных представлений о жизни. Попирать это право недопустимо, как недопустимо применять физическое насилие. Что же касается моего развода, то это сугубо личное дело, и меня мало интересует, понимает кто-нибудь мои мотивы или нет!

Когда я выслушал до конца эту гневную, буквально выплеснувшуюся из недр ее души тираду, то до меня стали доходить истинные причины, побудившие ее к разводу. Мне стало ясно, почему ее высказывания были непостижимы для старины Люя, который вел ее дело. Чтобы успешно вести работу дальше, мне, видимо, и впредь следует доискиваться до истоков ее мыслей. Имея дело с людьми подобного склада, следует умышленно становиться к ним в оппозицию, это побуждает их больше говорить, что в свою очередь помогает лучше уяснить их потаенные мысли.

— Ты говоришь, развод — твое личное дело. Такое утверждение справедливо только наполовину, ибо в каждом так называемом бракоразводном деле выступают две стороны, в данном случае противной стороной является Чжао Сочжу. Исходя из буквы закона, юридически развод допустим лишь в случае согласия обеих сторон, заинтересованных в деле. Если Чжао Сочжу не захочет дать своего согласия, никто не вправе принуждать его. Таков закон, и такова норма. Полагаю, теперь тебе все понятно?

Слушая меня, она, похоже, немного поостыла. Тихо, сквозь зубы процедила:

— Понятно.

Но потом опять разозлилась, стала нервничать. Взмахнув рукой, сказала:

— Мои доводы ему не понять, возможно, именно поэтому я решительно настаиваю на разводе… Я… я… найду выход. Если суд не разведет нас, я добьюсь цели, не нарушая закона.

— И как же поступишь?

— Это мое дело! Имею право распоряжаться своей судьбой!

— Неужели ты?..

— Нет, нет… — Она холодно усмехнулась. — Успокойся, с собой я не покончу. Даже если бы такая идея у меня и появилась, я тебе бы не сказала. Ведь в таком случае мои слова могли бы истолковать как попытку шантажировать государственное учреждение «угрозой самоубийства». Да и жизнь я люблю. Полна веры в жизнь. В себя тоже верю. И развестись хочу, чтобы лучше жить.

— Как же ты намереваешься поступить?

Она быстро глянула в мою сторону.

— К Чжао Сочжу я никогда не вернусь, навсегда тут останусь!

— Как будешь дальше жить?

— А что такое жизнь, можешь мне сказать? Она вертит людьми или люди управляют ею? Если бы тебе предложили два образа жизни: один — жить свободно, распоряжаясь всеми двадцатью четырьмя часами в соответствии со своими интересами, а другой — когда целыми днями надо быть рядом с так называемым любимым человеком, ничего общего с тобой не имеющим, есть с ним, спать, заниматься домашними делами, то какую жизнь выбрал бы ты сам?

— И до какого времени ты… ты рассчитываешь оставаться в теперешнем положении?

— До старости, до самой смерти. Или до того времени, пока общество не достигнет такого прогресса, когда все людское будет достойно уважения, духовная жизнь станет неотъемлемым атрибутом человека, а люди наконец осознают ее ценность и поймут, что духовности в отношениях между супругами принадлежит основополагающее место. Когда вы, работники, занимающиеся разводами, перестанете быть миротворцами, плетущимися в хвосте старозаветных традиций, тогда и мое положение, быть может, переменится. Но особых иллюзий на этот счет я не питаю.

— Ты, однако, весьма откровенна! — проговорил я. — Полагаешь, что у нас нет головы на плечах, что мы ничего не смыслим, ни в чем не разбираемся?

— Нет, что ты! Мои слова отнюдь не претендуют на истину в последней инстанции. Вы не лишены здравомыслия, но, приступая к разбору очередного дела, вы перестаете опираться на разум, целиком полагаетесь на параграф, на инструкцию, да вдобавок еще на традиционные представления. Традиция — это ортодоксия, а ортодоксия — это свод незыблемых правил, которые нарушать не дозволено. С этим вы свыклись давно, вы даже попыток не делаете подвергнуть сомнению эти традиционные представления, чтобы установить, отвечают они человеческим чувствам и логике вещей или нет; вы силой корежите жизнь, втискиваете ее в мертвые рамки!

— Ну а если я считаю, что твои слова не лишены здравого смысла, что тогда? — перебил я ее.