Фэн Цзицай - Повести и рассказы

— Волшебный Кнут вышел!

Несколько зевак сидели под деревом напротив дома и дожидались его появления на улице, как ждут появления незнакомой женщины. Раньше он целыми днями выходил из дома и заходил в дом, и никто на него не глазел. Он располагался на углу улицы и звонко кричал:

— Соя! Жареная соя!

Его голос, долетавший до другого конца улицы, привлекал лишь несколько человек. А сегодня, глядишь, и созывать народ не понадобится.

Он так сожалел о случившемся! В тот день ему никак нельзя было пускать в ход косу. Он чувствовал себя виноватым перед покойным отцом. Умирая, отец собрал последние силы и много рассказал ему про свою жизнь, а напоследок хриплым от натуги голосом добавил:

— Это искусство бить косой… из поколения в поколение передавали наши предки. Я сам никогда его не применял… запомни… если только не будет у тебя другого выхода, ни за что его не применяй… если покажешь его другим, накличешь на себя несчастье… быть тогда беде, а еще… передавай его своим детям и внукам, не передавай его чужим… запомнил?..

Слова, произнесенные перед смертью, — это завет. Даже если в обычное время слова старших пропускают мимо ушей, заветы их нельзя нарушать. Но в тот день, когда он увидел, как Стеклянный Цветок задирался перед праздничным шествием, в нем вдруг ни с того ни с сего взыграла кровь. Его щеки запылали, ему казалось даже, что он чувствует свою косу! У него дрожали корешки волос, коса встала дыбом, в него словно бес вселился, он не мог совладать с собой. Даже сам того не желая, он разок мотнул головой перед Стеклянным Цветком, и коса вдруг сама его ударила. Откуда ему было знать, что в ней такая силища?

Он с малолетства учился у отца искусству бить косой, но никогда не дрался, и ему даже в голову не приходило, что она была таким грозным оружием! А потом, она такая послушная, чего мысленно ни прикажешь ей — все вмиг исполнит, и бывает даже, что исполнит прежде, чем прикажешь. Эта коса словно все наперед знала и видела. Может, в ней поселились души его предков?

Как предсказывал отец, стоило ему раз показать свое умение, и на него одна за другой посыпались неприятности. Сначала Стеклянный Цветок привел Дай Куйи; Дай Куйи привел с Западного рынка Ван Каньтяня, который кулаком разбивает кирпичи, а Ван Каньтянь привел с Птичьего рынка Люй Ванцзы, мастера стрельбы из лука… Все побежали к нему. Несколько дней тому назад смотрители городских ворот прислали ему приглашение пойти на службу в городской гарнизон, обучать их парней воинскому искусству и больше ничем не заниматься. Жалованье небольшое, но работа чистая и спокойная. Однако его предки никогда не состояли на государственной службе, и он подумал: прими он сейчас предложение служить, и потом уже трудно будет уйти со службы. Вот он и сказал смотрителям, что умеет только драться косой, исповедует крамольное учение, ничего не смыслит в искусстве боя на кулаках или пиках, а потому не может принять их приглашение. Смотрители не очень настаивали, только позвали его к себе, чтобы поглядеть развлечения ради на его удивительное искусство. Ему неудобно было отказывать во второй раз. Он решил им показать кое-что для отвода глаз: на плацу сшиб косой пару пролетавших мимо стрекоз — начальники рты поразевали; созвали всех командиров из округа, уезда и местного гарнизона, попросили его показать еще разок. Он, как и прежде, постарался не раскрывать своего мастерства, но начальники уже разобрались, что к чему, и щедро его наградили. Они подтвердили, что слава Дурня-Второго не дутая, а заслуженная. С тех пор к нему с утра до вечера приходили люди и просились в ученики. Люди эти не знали ни его фамилии, ни имени, да и не спрашивали. Если человек знаменит, зачем еще спрашивать его фамилию? Просто уважительно звали его «почтенный Дурень-Второй».

За все тридцать лет своей жизни он слышал от других только презрительное прозвище «Дурень-Второй», а теперь к презрительному прозвищу добавилось слово «почтенный», и стало оно звучать совсем по-иному. А он хотел, чтобы его звали просто «Дурень-Второй», хотел по-прежнему торговать соей, но теперь уже это не получалось. Он твердо соблюдал только один завет предков — не брать учеников. Кто бы ни просил его стать учителем, как бы ни были настойчивы просители, как бы ни висли они на его воротах, как бы ни ломились в них, он никому не открывал. Проголодавшись, он ел свою сою. Но ведь нельзя жить, питаясь изо дня в день одной соей!

До него доходили слухи, что невесть откуда взявшееся прозвище «волшебный кнут», которым наградили его большую косу, звучало все громче и громче, и он не мог понять, беда это или счастье, плохо это или хорошо. С одной стороны, он полагал, что его коса обеспечит ему благосклонность влиятельных людей в округе и поможет ему добиться всего, что бы он ни пожелал. С другой стороны, он невольно посягнул на всех «спрятавшихся драконов и притаившихся тигров» Тяньцзиня — тех сильных, которые держат сильных в руках, тех умелых, которые стоят за спинами умелых; и неизвестно, какие еще неприятности эти люди могут ему причинить. Его не покидало недоброе предчувствие.

Нежданно-негаданно три дня спустя кто-то стал кликать его с улицы и колотить в ворота. По голосу сразу можно было понять, что пришел этот человек не с добрыми намерениями. Открыл он ворота, а там Стеклянный Цветок. Но едва он завидел Дурня-Второго, как тут же отскочил назад шага на три, словно боялся, что коса ударит его. Да, видно, он и впрямь боялся этой косы.

Однако на этот раз у Стеклянного Цветка был довольный вид, он ткнул назад оттопыренным большим пальцем:

— Дурень, взгляни-ка, кто к тебе сегодня пришел!

У ворот два носильщика держали легкий паланкин. Спереди и сзади паланкина стояли восемь парней, одетых в голубоватые поддевки и белые штаны с зелеными поясами, с которых свисала золотистая бахрома; на ногах у них были тонкие туфли, на голове — маленькие светлые шапочки. Судя по тому, как были одеты парни, в паланкине сидел знатный человек. В этих местах и людей много, и чиновников немало. Чиновники от первого до седьмого ранга и в городе, и за городом ходят в сопровождении знаменосцев и барабанщиков, среди них разные начальники попадаются. Как тут узнать, кто почтил его на этот раз? Дурень совсем оторопел.

— Ну, что замешкался? — сердито прикрикнул Стеклянный Цветок на Дурня. — Что же не оказываешь честь почтенному господину Су?

— Милости прошу, почтенный господин Су! — сказал Дурень-Второй, недоумевая, кто бы это мог быть.

Носильщики поставили паланкин, откинули занавески. Из паланкина вышел старик: чистое худое лицо, пепельно-белая бородка, густые и длинные, напоминавшие колосья пшеницы, брови нависли над глазами; на плечах ярко-желтый халат, расшитый узорами, голубая куртка без рукавов, шапка украшена бирюзово-зелеными перьями, вставленными в золоченую подставку. Глаза сощурены так, что их почти не видно, словно он и не собирался глядеть на Дурня-Второго, такой уж у него важный вид.