Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Она вышла из комнаты и открыла дверь к Сю Фэнь. Сю Фэнь возилась с обувью — кажется, пришивала подошву. Она может сидеть за этим делом часами. Ли Хуэй прошла к Сунь Кайюаню. Он лежал как мертвый, в глубоком сне. Дверь в папину комнату открыта — значит, отец вернулся. Непонятно, когда же он пришел. Уже спит на диване. Глаза у него крепко закрыты, морщины на лице разгладились, рот приоткрылся. Он слишком устает. Нет, он слишком одинок, слишком одинок… Часто она видела, как он засыпал поздним вечером: газеты, бумаги, в руке ручка, очки свалились на пол. А сколько раз по выходным она уходила из дому, вылетала как беззаботная птичка — отдыхать с друзьями, слушать музыку, спорить о литературе, рисовать, купаться. Потом она возвращалась домой и видела, что папа стоит молча на террасе, стоит, наверное, уже долго, и она всегда начинала испытывать угрызения совести оттого, что оставила его дома одного. О чем он думал? Неужели он не испытывал ни беспокойства, ни тоски, неужели у него не было каких-то своих сокровенных мыслей? Но кому он об этом может сказать, кому может раскрыть свое сердце? Ли Хуэй давно уже не маленькая, восемь лет в степи сделали свое дело. Но после того, как умерла мама, после десяти лет беспорядков и хаоса между ее жизнью и жизнью отца как будто образовался какой-то ров. Этот ров разделял их, и они, представители разных поколений, часто не могли друг друга понять. Как будто утратили общий язык, потеряли возможность сопереживания. Ли Хуэй называла этот ров «рвом поколений». Подобная ситуация так или иначе является общей для всех, но казалось, что ни у кого этот ров не был таким глубоким, как у них.

У этого старого революционера и его друзей был один главный повод для оживленного разговора — война. Как они дважды форсировали Хуанхэ, как шли по равнине, жили в диких горах. Они говорили об отношениях между командирами и бойцами, о всеобщем энтузиазме, самопожертвовании, о том, что они тогда ели, как развлекались и какие пели песни. Другой темой были разговоры о каппутистах [71] Каппутисты, т. е. «идущие по капиталистическому пути», — так называли своих политических противников сторонники левацкого курса. , о нынешней борьбе. Иногда они даже снимали одежду и, словно какие-то драгоценности, показывали рубцы и шрамы от старых ранений.

Ли Хуэй смотрела и слушала. Ее не прельщали все эти «экспонаты из Исторического музея». Ей хотелось весны, свежих цветов, зеленой травы, ветра, несущего запахи моря, чистой маленькой реки, порхающей узорчатой бабочки. Она жаждала содержательной, счастливой жизни… Разве в этом есть что-то плохое? Она еще молода, только-только вступила в пору надежд, только-только вышла из темноты и безнадежности. Ей так хочется открыть все тайны этой жизни! Прошлое принадлежит старшему поколению, будущее принадлежит молодежи. А настоящее? А настоящее совсем не обязательно находится в распоряжении молодых. Папе, наверное, нелегко понять все это. Но он всегда ужасно беспокоится, чтобы не сделать какую-нибудь ошибку, не обидеть ее. Он ее очень любит. Хотя ему и приходится бороться с собой, он всегда, когда нужно, дает ей деньги, разрешает уходить развлекаться, не спорит по поводу ее одежды. Если что ему и не нравится, он держит это при себе. У молодых свои понятия о красоте, и как он может указывать ей, что красиво, а что нет. Поэтому, даже если у него и есть какие-то собственные соображения, он предпочитает о них не говорить. Но как же тогда она может понять, что у него на сердце, и как могут разговаривать они по душам?

Однажды у них случилась серьезная размолвка, но и тогда они совсем мало говорили друг с другом. В один из поздних вечеров раздался телефонный звонок, спрашивали Ли Хуэй. Говорил молодой человек, но себя он не назвал. Отец довольно долго колебался, но потом все-таки позвал уже спавшую Ли Хуэй. Закончив разговор, Ли Хуэй вернулась к себе в комнату и стала одеваться. Отец встал в дверях:

— Кто это звонил?

— Один приятель. — Она вытаскивала из-под кровати боты и даже не подняла к нему лица.

— А почему тебе так часто звонят? У тебя так много приятелей?

— Папа, у тебя же тоже очень много друзей! И почему ты вообще об этом спрашиваешь?

— Но уже ночь, и на улице дождь. Куда ты идешь?

— Я иду к маме одного моего одноклассника. Как будто я девушка, на которой он собирается жениться.

— Что?

— Но тебя это совсем не касается!

— Я твой отец. И если меня это не касается, то кого же это тогда касается?

Лицо его окаменело, Ли Хуэй испугалась. Она подошла к нему и прижалась головой к его груди.

— Я тебя люблю. Не хочу, чтобы ты на меня сердился и чтобы ты волновался из-за меня. Но я обязательно должна выполнить свое обещание. Он мой одноклассник, он никак не может найти себе девушку. Его мама сильно болеет и может скоро умереть. Я пойду и успокою ее. Он приходил к нам, его зовут Фан Син…

— Ерунда какая-то! — Он отстранил ее от себя и вышел из комнаты.

Ли Хуэй долго разговаривала с больной мамой Фана, потом заснула прямо рядом с ней на кровати. На следующий день, вернувшись домой, она узнала, что папа уже уехал. На столе лежало его письмо:

«Дочка, я бы должен был поговорить с тобой, но в кармане у меня уже билет на самолет, поэтому я оставляю тебе записку. Я думаю об этом очень давно. Мы с тобой из двух разных поколений, и для нас обоих подошло сейчас время, когда нужно как-то платить по счетам. Я часто думаю: чем мы, старики, можем рассчитаться с вами? И каково это ваше поколение, пришедшее на смену нам — идеалистам? Ты, может быть, не хотела и никогда не думала об этом, поэтому тебе не понять, каким испытанием для нашего поколения являются отношения с вами. Я не могу сказать, что у меня легко на душе. У твоей мамы не было ни одного счастливого дня. Чтобы хоть как-то искупить это, я создал тебе хорошие условия жизни. Иногда я даже не знаю, как можно еще сильнее тебя любить. В то же время я обнаружил, что ты изменилась, и теперь ты уже не та милая непосредственная девочка, которую я держал на руках. Изменилась в непонятную мне сторону, что не может меня не беспокоить. Вот что лежит грузом на моем сердце. И вот почему я часто не могу простить тебя, сержусь, раздражаюсь, иногда даже ругаю тебя. Непонятливый ты ребенок! Но самое главное — это то, что я не могу простить себя самого. Почему я не мог поговорить с тобой по-настоящему откровенно? Я не стал бы говорить тебе, что ты что-то не то носишь, не стал бы запрещать ходить на танцы, бегать к друзьям. Я должен был сказать тебе, что исторический долг, лежащий на наших плечах, должен скоро лечь на ваши плечи. И хотя вы, наверное, еще не можете отвечать, мы должны быть готовы строго с вас спросить, оба поколения должны готовиться к этому диалогу. И начать готовиться надо сегодня, сейчас, исходя из того, что мы имеем…»