Array Шэнь Жун - Царь-дерево

После окончания весеннего сева в уезде снова созвали партийный актив, чтобы обсудить решения третьего пленума и связанные с ним документы о сельском хозяйстве. Это было важно для устранения политического хаоса и восстановления подлинных традиций в деревенской работе.

Фэн Чжэньминь попросил Ли Ваньцзюя выступить на активе с честным рассказом о том, как нельзя «обманывать троих». Ваньцзюй вообще-то не хотел высовываться, но отказать первому секретарю было неудобно, поэтому в конце концов пришлось согласиться. На сей раз он говорил очень искренне и свободно, все были буквально захвачены его речью и назвали это собрание «откровенным». В своем заключительном слове Фэн Чжэньминь высоко оценил находчивость Ли Ваньцзюя. По его мнению, только опираясь на нее, можно вести работу в деревне так, чтобы партия и массы понимали друг друга, жили одной жизнью и дружно овладевали новыми приемами, необходимыми для осуществления «четырех модернизаций».

Ли Ваньцзюй моментально стал знаменитостью. Корреспонденты газет, телеграфных агентств, радио, телевидения валом повалили к нему в гостиницу и, окружив, начали:

— Товарищ Ваньцзюй, вы выступали прекрасно! Мы хотели бы написать о вас статью, выберите время для беседы с нами.

— Товарищ Ваньцзюй, дайте нам интервью для радио, хотя бы на десять минут!

— Товарищ Ваньцзюй, вы попали в самую точку: ваше выступление полностью соответствует тому искреннему духу, к которому нас призывает третий пленум. Позвольте обработать ваш текст и опубликовать его в газете!

— Мы вчера связались по телефону с нашей редакцией. Ваш опыт очень ценен, и мы хотели бы отразить его в передовой статье.

— Товарищ Ваньцзюй…

Ли Ваньцзюй, обхватив голову руками, сидел на узкой гостиничной койке и не произносил ни звука. Своим печальным видом и тощей фигурой он ничуть не походил на тех передовых людей, которых столь торжественно рекламируют. Когда призывы корреспондентов на мгновение смолкли, он разжал руки, пригладил усы и, подняв голову, взмолился:

— Пожалейте меня!

Видавшие виды корреспонденты оторопели.

— Никакой я не пример и ничего особенного не говорил, — уныло произнес Ли Ваньцзюй. — Я простой крестьянин, секретарь партбюро деревни, а деревней руководить нелегко. Все, что я делал, было вынужденным, о чем тут толковать? Сегодня вы возносите меня до небес, а завтра сами же низвергнете!

Убедившись, что Ли Ваньцзюй не понимает огромного значения пропаганды и положительного примера, корреспонденты ринулись к Ци Юэчжаю, надеясь, что второй секретарь сам расскажет об успехах своего выдвиженца. Но тот вежливо заявил, что не может этого сделать, и рекомендовал обратиться к первому секретарю.

— Я считаю, что Ли Ваньцзюя нечего прославлять! — неожиданно сказал Фэн Чжэньминь.

Корреспонденты изумились и возмутились. Как, даже первый секретарь не понимает важности пропаганды?!

Фэн Чжэньминь поднялся, вынул сигарету и сделал несколько шагов по комнате.

— Выступление товарища Ваньцзюя было по своей сути искренним, об этом я недавно сказал на активе. Но сейчас хочу задать вам один вопрос, над которым вы, наверное, не задумывались. Почему его искренность все время сочетается с обманом?

Никто не взялся ответить на этот вопрос. Фэн Чжэньминь нахмурился, затянулся сигаретой и, сделав по комнате круг, продолжал:

— Да, с одной стороны — искренность, а с другой — обман. Ли Ваньцзюй призывает «не обманывать троих» — и в то же время обманывал всех. Эти противоречивые поступки сосредоточились в одном человеке, даже были доведены до блеска, потому что только благодаря обману он мог добиться правды. Вопрос, можно сказать, философский. Сначала разберитесь в нем, а потом уже решайте: стоит ли писать о Ли Ваньцзюе.

На корреспондентов как будто вылили холодной воды. Они разочарованно двинулись к выходу. Чтобы хоть немного успокоить их, Фэн Чжэньминь добавил:

— Отныне атмосфера искренности должна стать постоянной, чтобы правду не приходилось отстаивать с помощью лжи. Вот тогда и пишите о нашем уезде, мы будем только приветствовать это!

— Но о чем писать? — спросил корреспондент провинциальной газеты. — Ведь тогда опыт Ли Ваньцзюя уже не будет иметь ни малейшей ценности.

Фэн Чжэньминь засмеялся:

— Вот и хорошо!

Перевод Е. Рождественской-Молчановой

В полдень, закончив работу, Лао Вэй не пошел домой. Пообедав в столовой при театре, он решил немного вздремнуть прямо за служебным столом, прежде чем отправиться в отдел культуры. Накануне начальник городского отдела культуры Су Шо назначил ему по телефону встречу на три часа. По какому делу, не сказал, но Лао Вэй сразу почуял недоброе: наверняка речь пойдет о деньгах. При мысли об этом Лао Вэй невольно вздохнул: ведь мог бы быть чуточку поэкономнее. И в прошлом году, и в позапрошлом он получал на нужды ансамбля по сто тысяч юаней, но умудрялся истратить все подчистую, да еще и наделать долгов. Хотя старался всячески экономить. Вот и в этом году жался, как мог, ничего лишнего не приобретал, а деньги уплывали из рук, как вода. Лао Вэй снова вздохнул и поглядел на свои широкие ладони с неплотно сжатыми пальцами. Говорят же, дырявые руки. Вот и у него дырявые.

Лао Вэй переменил позу, закрыл глаза и только было собрался вздремнуть, как в соседней комнате, в осветительской, что-то грохнуло. Сердце у Лао Вэя едва не выпрыгнуло от испуга, и он пошел взглянуть, что там случилось.

На груде битого стекла стоял Се разинув рот — он словно прирос к месту. Рядом на полу валялся разбитый светильник с темной, как глазница, дырой.

Лао Вэй хлопнул себя по ляжкам:

— Как тебя угораздило?

Се поднял на Лао Вэя глаза, но не сказал ни слова — губы его дрожали. В лучах полуденного солнца, проникавшего сквозь мутные от грязи окна, лицо его казалось темным. Лао Вэй топнул ногой:

— Расточитель!

Мастер Се растерянно блуждал глазами по комнате и наконец остановил взгляд на куче осколков. Опустился на корточки и принялся их перебирать с таким видом, словно хотел склеить, как ребенок, разбивший чашку. Видно, вспомнил, как это делал его пятилетний внук.

Лао Вэй смягчился и протянул Се сигарету, но Се оставался сидеть в той же позе. Лао Вэй в сердцах сунул ему сигарету за ухо и закурил другую, размышляя над тем, как отчитать Се, чтобы он не обиделся. Но, затянувшись разок-другой, отказался от своего намерения. Что толку говорить? Все давно сказано. Старик Се славился своей небрежностью, вечно небритый, с заросшим подбородком. Бог знает сколько разбил он лампочек, сколько испортил катушек и устроил коротких замыканий. Да мало ли что еще! Всех убытков не возместить, если даже вычитать половину из каждой его зарплаты. Говоря по правде, никакой он не электрик. Двадцать с лишним лет назад, когда они еще были маленькой театральной труппой, Се работал в ней акробатом и по совместительству играл разбойников. Но, состарившись, вынужден был довольствоваться работой электрика. Помощник Лао Вэя считал, что давно пора спровадить старика, но Лао Вэй взял его под защиту: человек половину жизни провел в труппе, ничего больше не умеет, что же он будет делать? В общем, Се оставили, Лао Вэй выбил для него штатную единицу, а электрика время от времени приходилось нанимать со стороны по договору. Так что неприятностей из-за этого у Лао Вэя было хоть отбавляй.